Духовная поэзия.

http://media.pravmir.ru/mp3/sretenie-brod.mp3
Сретение. Читает Иосиф Бродский

Давно хотела узнать мнение об этих стихах, человека воцерковленого, "внутрицерковного",

Священник Дмитрий Свердлов

На мой сугубо частный вкус, духовные интуиции сомневающего и нецерковного Бродского точнее и небеснее, чем регулярная самоуверенная благочестивость иного внутрицерковного человека. По привычке хочется оправдывать поэта перед церковной аудиторией. Но нет, не буду этого делать – выдавлю еще каплю раба человеков – пусть сама оправдывается перед гениальным чувствованием поэта, каковое, вне сомнений – дар свыше.
Итак, стихотворение. В начале вымороченное, математичное, построенное, довольно искусственное – и, разумеется, искусное в своей математической правильности и выстроенности. Много ума в самом ритме поэзии, что непривычно – Бродский же есть и другой: Бродский – огонь, Бродский – поток…
Стихотворение длинное, поэт не торопится, размеренно скучно он раскручивает стереотипные витки – хорошо знакомую канву, и оттого нагнетает еще больше скуки, испытывая терпение читателя известными деталями. В самом деле, ну не стал бы такой большой поэт просто зарифмовывать евангельский текст ради рифмованности текста? В чем же смысл стихо-творения здесь, где он?
Тягучие нескончаемые ступенчатые каденции слов, которые читаешь и ждешь, когда же они приведут к тому, ради чего все это написано (приведут ли?)… Хочу видеть в этой повествовательной веренице образ – а именно, настроение Симеона, старика, который устал жить и ждать. Симеон, из которого уходят силы и соки, резвость и живость, произносит эту речь чуть ли не по обязанности – таким, во всяком случае, веет впечатлением… Чувство вынужденности, назидательности, дидактичности подтверждается редкой для Бродского нарочитой казенной стилистикой – стихотворной сухостью и рваным ритмом если не программного монолога пророка… Даже то, что поэту удалось по-русски удачно зарифмовать привычное церковнославянское «Ныне отпущаещи» не оживляет настроения: обещанная встреча произошла, факт засвидетельствован – долг исполнен. Точка.
И Симеон уходит. И отсюда, со второй половины начинается то, собственно, самое. Меняется походка стиха, начинается жизнь, движение, приходит освобождение. Здесь начинается Бродский. Начинаются смыслы – после зарифмованного евангельского текста. И начинается Симеон: Симеон не пророк, исполняющий долг-послушание Богу, а Симеон-человек, удовлетворенный и от того еще более уставший, шагающий в неизвестность. Умирать.
Бродский довольно точно – насколько я могу об этом судить – передает скорбное иудейское предощущение умирания: Симеон шагнул «в глухонемые владения смерти… Он шел по пространству, лишенному тверди, он слышал, что время утратило звук» – за последнюю строчку низкий поклон Бродскому-художнику. Слышите? «Он слышал, что время утратило звук…» Будущее смерти, во всяком случае, тревожно и нерадостно, а угадывается даже нечто мучительно пугающее… Туда и выходит Симеон, как положено иудею, даже и видавшему то, что обещал ему Адонаи Господь – выходит в смерть, в шеол, который почти что ад, или хуже.
Вера Бродского евангельски проста, она лишена позолоченного пафоса. То, что для исихаста-паламита – нимб нетварного света, для Бродского пушок волос на голове запеленатого мальчика. Пушок этот не метафора, а просто физически светится в луче солнца – жарко же в земле обетованной, жарко и солнечно…
В последней строфе заканчивается и Бродский. И начинается откровение, благовестие. Шум улицы, белеющий дверной проем, свет из окна, детские локоны… Простые – обычные или умилительные – но рядовые детали земной человеческой жизни… Старик уносит их с собой во тьму – и вносит нечаянно в смерть Свет. Случайно. Он не хотел. Так получилось. Светильник светил – тропа расширялась.

Священник Дмитрий Свердлов

"Православие и мир"