Хозяйке на заметку

Dorothea писал(а):

придётся самой туда залезть

Давай. Заодно и на секретаршу Лену взглянешь.

Самые волнующие отношения сложились у Глафиры Никаноровны с попугаем. Псадед Савелий, он мужик лёгкий, сподручный, с чудинкой, но бесхитростно добрый. Глафира таких мужчин не обожает, нет. Никаноровна любит, чтобы вокруг была страсть, опасность, обмирание в полумраке под взглядом. Чтобы она так несколько разметавшись, а он, прекрасный и далёкий, смотрел чтоб на неё с экзотическим прищуром агента опасного. Чтоб как в Гаване, в 1956.
Мой крупный крылатый параноик, изводящий всю округу своими дикими выходками обеспеченной мизантропии, для Никаноровны - кумир и мечта. Сначала-то я думал, что она его сожрать хочет, но сил пока маловато для решения попугайного вопроса. А недавно понял, что нет, не такого Глафира женского замеса. Это любовь у неё такая.
Когда попугай приходит в возбуждение свое старческое, разбрасывая куски фруктов и орехов, Никаноровна просто обмирает в счастье своем. Какой! Господи, какой же он! Какой весь...прямо...такой!
Начинает как-то суетливо выбегать, позировать на секунду-другую, потом опрометью за угол бежит, менять образ.
Выходит в новом, снова не то! Не то надела! Всё не то! Снова за угол!
А там этот мужик Савелий по простецки что-то поджирает из миски. Хвостом лупасит и даже как-то подвывает что ли над жратвой. Прочь, постылый, я в волнении, я и сама не соображу, что со мной! Ах, матушки нет, не спросишь, что, что делать, как пленительно изогнуться, что бы тот...Чтобы тот, на шкафу... Он такой! Он умный и очень прекрасный! А кто я ему?! Никаноровна какая-то...
Пометавшись, Глафира выходит в простеньком, сама нежность и свежесть, несмело переступает, смотрит на старого идиота на шкафу с таким, понимаешь, недоумением. Мол, впервые я тут, билет утерян, не знаю, что и делать... Вот тут посижу. Лапки вот у меня. Такие вот. Лапки. Что скажете? Я вам не мешаю? Нет? Я тогда ещё тут посижу, просто не соображу даже, что и делать. Отдышусь. Как только вас впервые увидела, понимаете, во мне что-то...
Тут, нажравшись, врывается Савелий Парменыч, он в кураже. И своё отожрал, и кошачье то ж. Гу-ляем, бра-та-ва! Чё, тута прищурилися все?! Чё притихли, спрашиваю?! Ты, носатый, чё лупишься?! Чё пыришь, говорю, пернатый? Спустись, потолкуем... Сидит он. Закисли, смотрю! Кадрилю я вам тут сейчас сбацаю, по городскому, значит, с вывертом! Счас я вам тут спляшу-станцую! Да! Да! Иди сюда, крыса! Тебе говорю, полосатая... Я тебя буду зубами, а ты, вроде как мамзель, ты вырывайся несильно! Я праздника жажду! Паскудина какая! Меня! прекращай! Меня прекращай! Савелия! Когтями в морду! Это нос! Паапаша! Бать, я к тебе прибежал, извини! Ты посмотри, да, да, кого ты тут развёл! Это ж гады! Ты добрый, да, да, да! И развёл! Они тебя обжирают! Давно хотел сказать! И тот, носатый, и эта с когтями вонючими! Жрут всё время... И у меня жрут! Жрут! Я подголадываю, кстати, всё время. Просто молчал! Кидай в того швабру! я его с земли возьму. А эту за шкирняк держи, она хитрая, хитрая! Видишь чё тут у них? Заладилося, заладилося у них тут всё! Дай мячик! Ну, дай, ладно тебе, мячик дай, ну, дай, дай, дай, мячик! обожаю тебя! обожаю, бать, веришь- нет?! дай, мячик! Кидай его! Мне! Мне кидай!
Выхожу на лай и завывания. Бросаю мячик. Все, как полагается. Савелий Парменыч даёт гастроль с мячиком, Никаноровна на столе вздыбленная, но глаз с попугая не сводит всё равно. А попугай, уверен, думает: "Готт, херр крайсляйтер! Ист дис филяйхт дер орт ман дас конценртационслагер бильден ранн? О! О! Дас веттер ист зо шён хейсс, абер шён! Я-я!" И крылья в стороны - друм-друм-друм-фокеншау марширт!
Джон Шемякин. Обожаю!!!

Ника-Елена писал(а):

Джон Шемякин. Обожаю!!!

Welcome to the club

Байка для Доры:
Джон Шемякин
19 ч ·



"Он здесь"
Так называется дом, в котором я иногда живу в Шотландии.
Обычный дом. Когда началась война с Гитлером, дед записался армию, отец работал на верфи, а потом тоже ушел в армию, в прадед сказал "я здесь", взял охотничье ружьё и сел около своего дома. Дочь сказала прадеду, что дети будут стыдиться его поступка. "Гораздо хуже!." - сказал прадед, - "Если дело так пойдёт, то им придётся, чего доброго, гордиться мной ".

Над ним негромко смеялась вся округа неделю, вторую, месяц. Весной 40 года прадед взял в плен двух немецких летчиков. Понятно, что летчики ему сдались сами. Но это были первый и на долгое время последний успех великой Британской империи, который округа смогла увидеть и оценить.

Тётка рассказывала мне, что с 1943 года прадед стал филонить. Пользоваться статусом и спекулировать талонами на чай. Талоны на чай отменили в 1956 году. А прадед умер в 1944.

Джон Шемякин
20 мая в 9:24 ·



Прабабка моя шотландская была не шотландкой. Мрачная тайна, скрываемая всем нашим балаганом. Пятно огромное. Англичанка. Глаза в пол. Рука-лоб-закушенная губа.

Прабабка привезла с собой не только чудовищный английский язык, который мало кто понимал, настолько он был из Эссекса. Она привезла с собой миссионерские замашки.

Первая замашка была в нумерации ложечек. Гравировала номера на чайных ложках. Говорила, что это очень удобно: сразу понятно, чья чашка, когда вновь за стол сели. Ну, Гиллиланды на это дело смотрели предельно откровенно. А соседи так просто неистовствовали. Приходишь в гости, мол, а тут такое! Нумерация! Вы бы обыскивали ещё! Никак забыть не можете тот кубок, который мы случайно совершенно...а сами вы потомственные козокрады!

Второй прабабкиной причудой было "меню для беседы". Раскладывала темы для разговоров рядом с тарелками. Подкрашивала акварелью листы. Рамочки. Завитушки. Сорок лет. Каждое воскресенье. И всякий раз было одно и то же. Прадед зачитывал вслух "меню для беседы", сопровождая некоторыми замечаниями и выражениями, а гости, насупясь, смотрели в этот момент на пронумерованные ложечки. Прабабка не сдавалась все сорок лет. И начинала всегда говорить про погоду (пункт 1 "Меню для беседы").
Гости выслушивали про то, что "удивительное лето наступило..." и светски соглашались "да, хорошо если в Лондоне вспыхнула бы и чума ещё!"

Третьей причудой был её французский язык. Прадед уверял, что она и его пыталась приохотить к эдакому ужасу.

Она была маленькой и проворной женщиной. И по уверению округи испортила всю нашу породу. У прадеда невеста же местная была. Шести футов ростом. Семь братьев-мясников из Абердина. Которую он бросил ради англичанки. Округа такое прощала ему все сорок лет и до конца не простила.

"Они принесли к нам на свадьбу лебедя", - вспоминал прадед, - "прекрасного белоснежного лебедя! И хотели выдавить этого лебедя мне на голову..."

На вопрос о секрете брачного долголетия прадед ответствовал неизменно: "Только чистое притворство, друзья! Никаких секретов! Притворяйтесь! Семейная жизнь - это лабиринт. Люди думают, что лабиринты придуманы, чтобы по ним ходить и выбираться из них. Скажу вам честно: чушь! Я с детства понял, что лабиринты созданы, чтобы сидеть в тупике и подглядывать через ветки за Кларой Босуорт и её ухажером. Т.е. или сидишь и смотришь на чужое счастье или сжигаешь всё внезапно ночью и отправляешься в Индию. Я в Индии не был! Поняли меня?"

Джон Шемякин о школьной форме.

Рассмотрел купленную школьную форму неожиданного для меня образца. Представил в ней и Георгия Джоновича, и Вавилония Джоновича, и прочих Джоновичей, число которых после летнего отдыха устанавливает конная полиция.
Школьная форма эта прекрасна. Не хватает только орхидеи в петлице, котелка, свернутой "Таймс" и двух индусов-камердинеров: Ага-хана и Сукрамбхати. Сукно аглицкой фабрикации. Цвет уверенно банковский. Гарнитура фантастическая: переплетения змей каких-то на пуговицах. Учиться в такой форме совершенно невозможно. В такой форме возможно только принимать решения об аннексии Трансвааля. И под шампанское рассуждать о котировках Дебирс среди дубовых панелей, модерна, пальм и красивых германских агентов.
Я в своей школьной форме полноценно жил. Она была окопной правдой. По ней всё читалось: когда, с кем, гудрон, забор, отчего, кому и известь. Выходишь в форме со стройки, валяешься в снегу, идёшь от костра, в котором банки с краской лежали - башка дымится, а ей всё нипочём. Со второго дня как задница начинала лосниться, так и лоснилась ярко и свято весь учебный год. Бежим с лоснящимися задницами как стая молодых и коварных павианов, строим планы. К концу года форма получала какой-то даже благородный винтаж: полуоторванная эмблема на рукаве, но низу брюк - кант из скрепок, фольга под значком.
В этой же новой форме только чинные прогулки по тротуарам на манер старой девы и жеманные темы про вздорожание куртизанок из 11-го бэ.
Чудовищно.

Продуктивный разговор с подрастающим поколением.

В наказание назначил всем завтра посетить мою проповедь об эволюции человека. Проповедь называется " Слаб еси инако ж Словесы о мере перваго человека Адама и о телеси его". Будут новые факты, закуплены диафильмы.
"Горе нашей пока ещё многочисленной семьи", - говорил я со значением, проходя вдоль качающегося строя, - "оно ведь непростое. Оно заключается в том, что не все из вас пойдут, к сожалению, работать в шахты. Не все будут оставлены в забое с отпечатанной нормой выработки угля в зубах. Это не касается наших любимцев, Серёжи и Николая. Им в рудник - дорога прямая и верная, освещённая фонариком одноногого десятника и полным отсутствием перспектив получения образования в нормальной школе. Вот об остальных присутствующих здесь болит моё сердце. Георгий! подойди, не бойся, повисну на тебе в изнеможении, обопрусь на раскормленные плечи. Продолжу ж... Ведь у многих теплится ещё надежда, что вывернутся они, упасёт их заступница наша от закономерного жизненного финала - прыгать на зажелтелом из-за слонов снеге перед шапито, изображая отсутствующих, но заявленных в афишах шимпанзе. Теплится надежда, а?! Теплится ещё, что прощу я и всё забуду?! Шепчет слова успокоения, да?! Вот она главная беда-то нашей дружной семьи! Неоправданность ожиданий! Моих, ваших, врачей моих, ваших врачей, педагогов, господи прости, прочих и присных. Вы лучше, слушайте, сразу отчайтесь! Я говорю, отчаяние - оно вернее, разочарование - оно вас не покинет... Не убежит с подполковником. Вам с ним, с безнадёжностью, а не с подполковником, так сказать, жить. А надежды - это всё пустое! На что надеялись те, кто завалил прошлую сессию и был переведён на платное отделение?! На что?! На то, что пайки ваши урезаны не будут - вот на что надеялись они! И как? Помогла вам ваша надежда?! Ну, с мальчиками понятно - этих худо-бедно сдадим на вес и их поглотит народное хозяйство, выплюнув после, где-то под Барнаулом, уже с железными зубами, двумя судимостями и хриплыми сожительницами с характерным одним именем Оля на всех. За мальчиков, иначе говоря, я спокоен. Но вот девочки меня огорчают... Беспокоит меня ваша судьба, девочки... Вы все с нашей мамы пример берёте, а она уже родилась беременная вторым ребёнком и с моей фотокарточкой в руках. Вы даже в эту сторону и не думайте. Когда чувствуете, что уже наели в ресторане на чужие мужские две-три тысячи рублей - бегите домой, всё! Приятное приключение закончилось! Лучше вас унизят дома родные, чем посторонние и по дороге... Надежда, девочки, не должна калечить ваши души! Ваши души должно калечить знание жизни...Только образование, только оно спасёт вас от заслуженной вами карьеры. Увидеть вас доцентами кафедры философии и умереть - вот задача, стоящая передо мной. Доценту-женщине кафедры философии можно всё! Выть в коридоре, не фокусировать глаза при встрече с ректором, ходить по факультету 7 марта, держась за стены. Большего не хочу, на меньшее не согласен! Повязывайте тряпицы на головы и бредите уже в университет свой, постылые..." Так я закончил своё утреннее чаепитие и выдал домочадцам по небольшому куску рафинада, строго глядя в глаза каждому подошедшему.


Д. Шемякин

March 1st, 2016, 09:36 am

Д.Шемякин о мужской щетине.

Что это за мода такая на мужскую щетину? Сидишь среди товарищей, как на сборище левых эсеров. Бритыми своими щеками выдавая своё отношение к охранке или к Малому театру. Ладно бы носили бороды с усами - степенно это и правильно. А то ведь, как беглые каторжане. Всем это и высказал при свете керосиновой лампы. Вы, говорю, что тут устроили, кавалеры?! вас за испанцев никто не примет, поверьте. Вы б ещё бакенбарды выпустили геройские поверх воротников! А то ведь козлы козлами, а туда же - в мир несёте свою щетинистость, выдающую ваши комплексы с головой. 
Утром встал. Замочил мыльца хозяйственного, помазок, бритвой по ремню для справности вжик-вжик, по морщинам ладонями в "Тройном" похлопал - и снова мальчик. Таких продавщицы "Пятёрочек" не пропускают. А в этой подбритой как на немецкой свинье щетине, кого вы хотите обмануть противной старательной небрежностью дряхлеющего естества? Кто вам даст-подаст при такой культивируемой неаккуратности?! Все же понимают - и выставление триммера на цифру, и втирание масла в вислые щёки! Прекращайте, говорю, позорить породу. От вашей щетины не креативом, а слесарной мастерской шибает! И кулаком так среди неровно вскрытых банок с рыбными консервами - хрясь! Потом подумал, глядя на собравшихся, и ещё раз - хрясь!
Тут понятно визги, возражения.
У кого что - у кого кожа нежная, у кого жена в восторге, кому некогда. "Гадюки", - говорю, - "вы податливые..." Ты, нежность, с чувствительной кожей, в комитете комсомола работаючи, херачил свою бесстыжую морду бритвой "Харькив" и ничего, партбилет на стол не клал по этому поводу, благоухая термоядерным "Сашей" на ободранных щеках в кабинете. У кого там жена без ума от щетины?! Покажись на свет! Твоё имя Маггерам Кулиев?! Откуда жена у тебя набралась таких пристрастий?! Всё ли мы о ней знаем?! Пахачтунуз?! Орда турки достляр?
Нет, было время традиций и гражданской войны. Я не отрицаю. Сейчас не у каждого есть тазик с горячей водой и раболепный денщик с вафельным полотенцем на ефрейторском погоне. Но давайте как-то беречь себя. Ценить. Не пытаться себя, Степана Ефимовича, выдать за легкомысленного танцора с Кариб по имени Эстабан Колорубия... Тем более,когда тебе за сорок, татуировка "Ужгород. ДМБ-87", кто тебе поверит в переизбыток тестостерона?! К чему эти ближневосточные ужимки?! Кремом после бритья "Эверест" смазал подмышки - уже нормально. Уже идешь на работу, победно глядя по сторонам.

Встал, строго глядя перед собой, присел двадцать раз, отжался от пола, попрыгал, сводя и разводя руки - сразу в душ! А там тебе и мыло душистое, и полотенце пушистое. Растёрся всесторонне, глядишь на всех весело и с искринкой иронии. Майка свежая. Настроение прекрасное, хоть и выкушал намедни весёлой и питательной водочки грам 700. Пружинисто вышел из ванной, поприветствовал семейство, жмущеееся в очереди у двери. Разве плохо?

А вы тут все культивируете стиль похмелья, топорща гнусную щетину. Такое ощущение, что каждый из вас стремится доказать,что спал не дома,а, напротив, в притоне каком, на полу, прикрытый из жалости чьей-то не очень новой комбинацией. Это, типа, что - ваши шансы повышает на дальнейшее бесконтрольное размножение? Мол, такие мы востребованные - побриться не успеваем. Прекращайте! Суровая ломаная линия выбритых скул придаст вам значимость и иллюзию разборчивой востребованности.
Носишь щетину - носи униформу разливальщика на бензоколонке, береги на поясе пассатижи и разводной ключ. Зачем при щетине расстёгивать на вторую пуговицу рубашку. Смело застегни верхнюю

Джон Шемякин
18 ч ·



Разговаривал с Е.Г. Шемякиной по скайпу.
Путался с кнопкой, нервничал, раза два разворачивал камеру не туда. Елизавета Генриховна помогала разобраться. Я человек старой школы: меня и раньше обучали шепелявые неполнозубые наставники.

Никогда бы не подумал, что оргия с полезными знакомствами закончится таким многообразным и опасным потомством. А то бы и не пошёл. Но что теперь рыдать...

Генриховна показывала, как умеет делать мостик.
"Мы оба стареем, внучка...", - сказал я сухо, вставая с пола, - "у меня тоже как-то не очень...Но зато я умею вот так! Сейчас...вот...В следующий раз, короче!"

Содержание внуков - это терроризм. Удерживаешь насильно несколько человек в своих покоях. Правда по их воле, но всё равно.
Жизнь с внуками - это так: живешь 20 лет с людьми, которые этого не запомнят. Что хорошо.

Джон Шемякин
21 мая в 18:33 ·


На благотворительность надо собирать так, как собирают автомат Калашникова люди моего поколения. Немного растерянно, но не задумываясь про "зачем?" и "кому?"

Джон Шемякин
5 ч ·



Утром, изящно крадучись, пробирался на кухню. Легкая бархатная полумаска, цилиндр, крахмал манишки, перебор лаковых бот. Выдыхал романтику ночных излишеств. Так получилось.

Застал всё семейство за кряжистым кухонным столом. Не ели, что характерно. Не обмакивали, не скусывали, не дули. Сидели в полном чине рядами. Меньшие держались за старших. Старшие плечом к плечу. Лица постные. Ждали. Несколько декоративных вздохов. Укоризна.

Надо сказать, что все мои воспитанники следят за мной. Видимо, не верят своему дикому счастью. Поэтому постоянно чувствую детские глазки, сфокусированные у меня меж тощих лопаток. Они следят за мной как за млекопитающим каким, заблудившимся в визжащих зарослях. Уверен, что ждут, когда я начну мощно метить свои угодья, зычно созывать самок, бить лапами о красную пыль, орать и бросаться грудью на стволы баобабов и акаций. И они, конечно, дожидаются этих сцен, что тут скрывать.

Воспитанники мои телесно крепки, довольно неприхотливы, сколочены жизнью как крепенькие ящички. Знают обо мне всё, навыки, повадки мои для них на открытой ладони. Со мной ловки, умеют работать группой: один отвлекает, второй падает под ноги, когда я давлю головёнку того, кто отвлекает, третья сверху, четвёртый мне в бок. Пока обтрясёшь всех об косяк, пока укроешься в кабинете, трясущийся, вот и забыл, что хотел им пискнуть в воспитательных целях. Пока в доме бродили крупные племянницы, к общему ошеломлению добавлялись у меня и головные боли с косоглазием: девы собой идентичны, когда подходят, а потом резко отпрыгивают друг от друга, орёшь, держась за глаза, до получаса.

Я по отношению к своим подопечным чувствую полное бессилие. На пылающем фоне их гормонов моё сознание кажется крошечным и испуганным тенором, пытающемся остановить в поле рвущиеся к столице "Тигры".

Под взглядами утреннего семейства попил водички. В тишине закрутил кран, обтер рот ладонью, помнящей слишком многое из прошедшей ночи. Не поворачиваясь спиной, начал выходить из кухни. Довольно отчаянно крикнул: "Дайте папе жить!" и с топотом кинулся по лестнице в кабинет.

Джон Шемякин
20 ч ·



Очередное дитя выбирает куда поступать. Решил воспользоваться случаем и тоже задумался на эту тему. Куда мне-то поступать? Наступает для меня, наконец, пора выбора жизненного предназначения.

Пришёл к выводу, что надо мне для самого себя организовать благонравный пансион. В котором я научусь считать, наконец-то. Писать без ошибок. Может быть, бегло читать. Т.е. получить провинциальное высшее образование.

В конце концов, Йельский университет назван Йельским в честь коммерсанта по имени Elihu Yale. Элайху Йель ( которого у нас в 19 веке называли Елигу Ель) прекрасно понимал, что надо построить первым делом в университете - общежитие. Собственно, на этом этапе университеты у нас и остановились, слава богу.

Общежитие я себе построю не хуже Елиху Йеля. В честь него же и назову свой личный "энциклопедический пансион с горячими обедами": "Елихуель".

И как макдональдсы расползлись по миру, то и моя скромная образовательная франшиза "Елихуель" будет востребована пытливым юношеством в многочисленных уголках отчизны. Разницы с провинциальным вузом никакой, но спать люди будут на чистом.

- Вы поступаете в "Елихуель"?
- Мы там давно уже учимся! В "Самарском государственном Елихуеле!"

John Shemyakin
Yesterday at 8:02am

Объявляю у себя день табака.
Буду доставать из мешка, бережно сдувая табачные крошечки в ладошку.
Всем отчего-то кажется, что обезжиренное, лёгкое и с низким содержанием придумано только для них, вчера и под натиском индустрии здоровья.
Всем кажется, что только они такие умные, а люди века 19-го только и делали, что жрали жирное, пили крепкое, курили ядрёное, носили с начёсом, лица вытирали спиртом.
С точки зрения кормящих многих приятных людей наук, такое отношение к прошлому абсолютно естественно и уходит корнями в первобытные страхи возвращения Папы, страшных Стариков, мстительных покойников. В нынешних условиях опасения возвращения на это свет людей, которые жрали камни и имели по сто рук, а ресницами забивали гвозди, трансформировалось в понимание, что всё здоровое, лёгкое, полезное появилось вот только что.
Как вы уже догадываетесь, я, поддёргивая треники под профессорской мантией, уже лезу по головам слушателей к переносной кафедре.
29 апреля 1844 года впервые в России министерство финансов заговорило о появлении на рынке «особого рода бумажных сигар, называемых папиросами». Папиросы в России стала производить фабрика А.Ф. Миллера. Потом к делу подключились остальные. И сразу же на рынке появились папиросы двух сортов: крепкие (их часто называли турецкими) и слабые ( «лёгкие»). Слабые папиросы, выпускаемые под маркой «Meryland Doux». Естественно, что крепкие папиросы эксплуатировали образ мужественности, дружбы, романтики и простоты. А слабые папиросы принялись обживать мир под лозунгами расслабления, неги, заботы о себе, утончённости и заграничности. Первые лёгкие русские папиросы стал производить, понятное дело, иностранец. Француз Морнэ. Корявые руки рабочих его мануфактуры крутили лёгкие папиросы размера 5 дюймов. Потому что, ясно же всем на свете продавцам, что лёгкость папирос-сигарет должна компенсироваться длиной. Лёгкие папиросы должны быть хоть чуть-чуть, но длиннее крепких. Понятно, что лёгкие и стоить должны дороже. Так покупатель крепче верит в то, что они настоящие лёгкие, не фуфло. Так появились дорогие лёгкие папиросы «Ле Каир» и «Египет». Они были не только длиннее, но и тоньше прочих. Типичный образчик для здорового курения. В конкуренции на рынке лёгких папирос стали проявляться всё более заковыристые новации. Для пущего облегчения в гильзы стали вставлять сначала просто комочки промокашек, потом эти комочки превратились в шарики, потом эти шарики стали ароматизировать ( «соусировать») чем хочешь: от кофе до ванили. Такие папиросы назывались «Сельфида» или «А ля Кристин» и курили их дамы-эмансипе и эстеты.
Имея в ассортименте крепкие и лёгкие, русские табакопроизводители задумались, а что им не хватает для полноты картины и улучшения сбыта? Правильно. Должны появиться ещё и элитные папиросы. Чтобы от цены дух захватывало, чтобы их покупали для форса, подчёркивая аристократичность вкуса и возможности бюджета. Появились папиросы «заказные», которые покупатель заказывал, исходя из своих вкусов, рецептов смесей и желаемого оформления. Открываешь портсигар, а там на папиросах золотой вязью «Апофеоз Крынкина» или «Босфорские Шемякина». Сразу же видно — курит такое человек весомый, нестандартный, с развитым чувством прекрасного.
Многие думают, что встречающаяся в романах тех лет «пахитоски», которые курят нервные графини и роковые баронессы, это папироски. Нет. Пахитоски, иначе именуемые «кедера» ( с ударением на последний гласный звук от французского «крысиный хвост»), — это мелкорезанный табак, завёрнутый не в бумагу, а в кукурузный лист. Чувствуете колоссальную разницу?! Поэтому папироски — это для быдлогана мелкотравчатого, а пахитоски — для элитного потребителя. О том, что с этим кукурузным листом в пасти он похож на Михеича с-под Полтавы или игуану, элитный потребитель не задумывался, очарованный исключительность товара.
Табачные фабриканты 19 века ( что значит отсутствие удушающего монополизма янки) выпускали и профильные продукты. Папиросы для студентов и гимназистов «Антракт» на три затяжки, пока перерыв или пока не застукали. Папиросы для протестующих были в продаже. Они назывались «Трезвон», отличались доступностью ( «Папиросы „Трезвон“, три копейки вагон») и изображением на пачке колокола, пламени и петуха. Колокол шёл от «Колокола» Герцена (родственники которого, кстати, тоже выпускали папиросы), пламя — от понятных желаний, наличие петуха несколько смущает, но несильно. Где трезвон, там и петух, вобщем-то. В противовес петушиному «Трезвону» на той же фабрике Бастанжогло беспринципно выпускались папиросы «Царские», «Сенаторские», «Гербовые». Патриоты курили «Скобелевские». Были папиросы «Успех» и «Небывалые». Интеллигентные люди курили «Мемфис». «Мемфис», когда он был в продаже, курил, например, М.Л. Лозинский, когда был редактором журнала «Гиперборей». Георгий Иванов писал: «Выходит Михаил Лозинский, покуривая и шутя, с душой отцовско-материнской выходит Михаил Лозинский, рукой лелея исполинской своё журнальное дитя». Папиросы с пляшущим мужиком назывались «Народные», а с полуголой бабой «Бабочка». Креативщики тогда тоже были с юмором. Хотя курили только табак.
Ф.М. Достоевский курил папиросы «Лаферм» — «Деревенские» или папиросы фирмы «Саатчи и Мангуби». Дорогие. Но как почётный солженицын той поры Фёдор Михайлович изредка демонстрировал, что арестант он старой школы и пепел стряхивал в пустую консервную банку. Наблюдатели отмечали, что банки эти консервные были разными, но всегда от дорогих или испанских сардин, или французских миног ( три рубля банка). Видели Достоевского и с книжкой, написанной анонимом В.В. под названием «Курите, сколько хотите». На странице 42 этой книжки я могу зачесть вслух простые, но мудрые строки: «Ни телесные упражнения, ни различные игры, ни пение, ни игра на музыкальных инструментах во многих случаях не могут заменить курение уже потому, что они утомительны». Мастерство ныне покойного А. Карра было тогда не востребовано. Но общий подход: напиши книгу — продай её — убеди, что курить (вредно-полезно) использовался и тогда. Просто рекламщики-аферисты не назывались специалистами по НЛП.
Естественно, что как только появилось табачное лобби, немедленно появилось специально обученное антитабачное лобби. В Одессе в 1898 году была, например, выпущена книга (размером с пачку папирос! оформленная как пачка папирос!), в которой рекламировалось «средство в виде обычной карамели. при держании во рту ощущается как бы запах табачного дыма и вкус табака, а потом табачный дым делается противным». Средство называлось «Не кури». Сосали его тысячи людей. И сейчас, уверен, многие сосут нечто подобное. Главное вера в чудо и сосание. Именно сочетание веры в чудо и сосания делает выбор осмысленным, а процесс бросания курить лёгким для каждого. Во всех ста сорока пяти случаях бросания за год.
Табачные фабрики использовали и российское и импортное сырье. Но бумагу для хороших папирос русская промышленность так и не осилила. Завозили папиросную бумагу из Англии и Франции. Распознать, кто что курит, было тогда легко — папиросы с отечественным табаком заворачивали в английскую белую бумагу, а вот импортный табак заворачивали во французскую желтоватую бумагу. Естественно, что все хотели желтоватую.

Наталья Белюшина:Чепчик кучерявый

В Снобе в комментах оживление радостное на возвращение Натальи.
Я в ЖЖ читала уже.

Джон Шемякин
21 ч ·



Сегодняшняя тема для посильного медитативного покаяния будет такой.
Звучание имени Каин во многих языках практически совпадает - Каин, Кайин, Cain, Caini. Звучание же имени Авель имеет большое количество вариантов - Хевель, Хибель, Эвель, Абель, Гевель, Хавель, Кебель.
Уверен, что неспроста!

Посвятил этому наблюдению небольшую речь в очереди за шотландской лососиной.

Я иногда прибегаю к такому методу расширения круга знакомств. Пока вынесут на руках из магазина, незаметно суя мне под рёбра кулаки и стукая головой о витринные углы, пока раскачают, пока то, пока сё... Сколько я успею рассказать об окружающих, сколько бесценных наблюдений рассыплю я вокруг себя! И даже лёжа в луже, сгребая расползающиеся кульки, не оставляю я своего посильного служения: сочно выговариваю определения из словарей, показываю интеллектуальные фокусы, удачно шучу.

Заходишь в магазин и видишь в нём разнузданное потребление в самых его отвратительных розничных видах, со скидкой потребление, эдакое жадноватое, с горячечностью. Другой маститый философ, не истинный правозвестник мудроты, ну, не я, короче говоря, он ведь зайдёт и выйдет, ничего не сделает для улучшения нравов. Ну, проклянёт, может, ударит бутылкой по башке кассиршу, что там ещё кандидаты философии вытворяют при перепадах давления?! Я же вхожу в чертоги Молоха благостный, всегда в приподнятом настроении, лучась добродушием, протягивая погрязшему миру свои руки. Вступаю, шаркая лапотками свежими, в хрустальные дробящиеся и злые чертоги.

В очереди за лососиной, среди искрящегося льда, с разложенными на нём глубоководными чудовищами, растопырившими клешни и шипастые лапы, растёкшимися пятнистыми щупальцами и обмякшими какими-то слизистыми боками, понимаешь отчётливо - что за хищные твари люди, что за ненасытные утробы! Особенно это касалось стоящих впереди меня в очереди..
.
"Что за гадкий пожиратель всего на свете человек!", - начал я в некоторой театральной задумчивости, возводя очи и сжимая в руке молитвослов.

"Опускает сети в совсем уж противоестественные глубины, черпает оттуда светящуюся живность с выпученными глазами, и мечет её на прилавки для продажи и пожирания...как Левиафан библейский, честное слово!" Голос мой креп. "И нет от человека никому спасения! Кем бы ты ни был в океане, хоть бы и бессмысленным морским еж0нком, хоть бы хвостатым канадским лобстером, хоть бы хищной и ловкой макрелью - отовсюду тебя достанут, разломят и начнут высасывать, хлюпая, из тебя живительные соки. Употребят с порочной прихотливостью. Вот лежишь ты устрицей в Ост-Зее, впитываешь в себя прохладные микроэлементы, греешься на отмели, невиноватая ни в чём! И вот до тебя дотягиваются какие-то хищные холодные крючья, волокут тебя в проволочный острый садок, и вот тебя уже продают сладострастникам с возможностями по бархатным отелям для блуда. А не указано ли в притчах, что лучше кусок сухого хлеба, и с ним мир, нежели дом,полный заколотого скота, с раздором и развратом?! А?! А?! Пошли мне масла для лампады! Пошли мне масла - я молюсь!"
Вспомнил про заколотый скот и покатил, бугря мышцы, тележку к мясному отделу. Пел и пророчил. Паства из рыбного, ну те, у кого кровь из носа и ушей не сразу пошла, шествовали за мной, прикладывая к головам холодное из ликёро-водочного и размахивая прихваченными по дороге горячими батонами.
"Имя Каин по толкованию 4 главы Бытия", -диктовал я воодушевлённой колбасной служительнице,-"означает приобретение. Иначе же - делание и плетение, созвучно же имя Каин арамейскому gin в значении "ковать". Адам и Ева, дав имя Каин первенцу, определили род его занятий. И совершили...спасибо,ещё полкило"Московской"...совершили семантическую контаминацию исходной семы земледелец с этимологией имени. Так то, родная! Сосисок ещё! Да! Чё зыришь, коза?! Целуй руку и больше не греши!"
Взобравшись на стелаж с консервами кричал я в икряную толпу, замершую внизу, у горошка и фасоли: "Имя же Авель - суть имя охотника и губителя! И трактуется в созвучии с еврейскими именами Кебель и Гевель, как ничтожество, пар, дуновение, плач и суета!" Взмахом салями обозначил дальнейший путь следования.
Прыгая по упаковкам с кефиром, клекотал я так: "Авель не оставил потомства на земле, жизнь его была кратковременной! К чему же ты стремишься, человек, потребляя майонез?! К кому приткнёшься ты, познав маргарин?!"
"Недаром Блаватская...",-шептал я, когда меня крутила охрана у касс,-"недаром Блаватская трактовала имя Авель как родовые страдания..."
Домой ехал умиротворённый. Сейчас повелю сделать мне ванну погуще, да погорячее.

Джон Шемякин
4 июня в 20:00 ·



Раньше не было такой суматохи. Люди степенно отдыхали по деревням, путешествие в город сопровождалось массовым забоем вкусных домашних животных и изготовлением колбас, окороков, вялением, тушением и шпигованием. Ловили бреднем в пруду рыб и туды ж, язви их, в котёл, на заливное. Гусей загоняли в клеточки. Клеточки вязали на повозки. Спускались в подвалы, пробовали наливки, выбирая из пыльных бутылей что-то особенное, не абы что, а на случай сегодняшний: на смородиновом листу или же на вишенке вяленой? Промокнув губы платками, выходили из подвалов неспешно, поддерживая друг друга за локотки.

А на дворе жара! Обмахиваясь, брели ногами взаплётку в тенёк, где квас на льду в кувшинчиках. Пили квас не так чтобы жадно, а распаляя себя как-то. Нравилось так. Попивши квасу, валились на кушетки, слушать пение зябликов. Речи вели медленные, слово к слову. Как сливы спелые обсасывали, а косточки на блюдечко. Потом ели ботвинью и смотрели друг на друга с ласковостью. Потом спали, укрывши лица цветной кисеёй от мух. Проснувшись, поливали себя колодезной водой из бадейки в отскобленной летней баньке. Потом сидели на липовых скамейках и просто молчали.

Отмерялись аршином холсты и полотна. Пух от перин летел над домами, садясь накружившись, на пыльные лопухи. Выкатывались из кладовой бочки и бочоночки с мочёными яблоками хрусткими и с газком таким кручёным. Всё мягкое увязывалось в платки с двумя ушастыми узелками на мягких макушечках. В сундуках и чемоданах из добротной свиной кожи с трещинками - то, что в городе понадобится, для парада и визитов. Вязаные косынки затягивали туго под добротным двойным подбородком. Крестились, целовали всех подозванных по степеням, ещё раз крестились.

Отправлялись в путь на двух каретах, семи возках и сменной телеге с оброчными. Под колокольный звон! Под выстрел из турецкой трофейной пушечки! Куда едут? В город! И уважительно, эдак, бородами вверх- вниз. От оно как, во благовременье! И указательный палец вверх в выцветшее ситцевое небушко.
А на визитках золотом тиснено "Афанасий Флегонтович Валобуев". И всё! Все знали, кто таков!
А теперь что?! Анекдот, а не переезд.

Андрей Курпатов:Четвертая мировая. Монстр

John Shemyakin
Yesterday at 10:52am

Я не знаю, как отреагирует нынешняя публика на произведение под названием "Вечера на даче около резиденции премьер-министра Российской Федерации".
Допустим, в этой книге будет про колдунов, оборотней, вампиров всяких. И вся эта милота ухает, воет и выходит из могил в двух шагах от дома, в котором премьер-министр отдыхает, а то и живёт годами.
Т.е. могут встречаться упыри с премьером и выпивать с его охраной, зайдя на огонёк работающей станций подавления радиосигналов и лазерной антиснайперской защиты периметра ответственности.
А Николай Васильевич Гоголь, ничего! Назвал свой первый удачный литературный опыт "Вечерами на хуторе близ Диканьки". Не побоялся реакции публики.
Как нам всем прекрасно известно, Диканька была родовым имением всесильных Кочубеев. Лучших соратников государя, председателей комитета министров, послов и прочая.
Для обычного Кочубея в 30 лет стать действительным тайным советником (а выше уже просто некуда, выше только царь) - это не мечта, а серая повседневность. Опять назначение, опять трёхчасовой разговор с императором, снова графский титул, а сегодня что? княжеское достоинство в перемешку с орденами...господи! да когда ж закончится эта изнурительная цепь трудовых будней - всё это читалось в глазах Кочебеев постоянно.
И Гоголь, ставя на обложку название имения графа (потом и князя) Виктора Павловича Кочубея, самого прозападного политика империи, у которого вокруг диканьковского дворца все было просто утыкано античными статуями и фонтанами, а внутри дворца всё заставлено вольтерами, дидро и руссо вперемежку с ламартинами и буало-крейбийонами меж ватто и буше, как-то очень остро поступил. Не в плане коньюктуры или насмешки, а просто как-то очень по острому углу в атаку зашел. Зачем Диканька? Не все ли ему было равно?
Выходит не всё равно ему было. Какой-то смысл именно в том, чтобы выставить на обложку Диканьку Николай Васильевич видел.
Мертвецов там понараскидал, басаврюков, ведьм, архаики такой напустил, что братьям Гримм только, ослепши от ужаса, выходить из белесой мазанки на воздух, головами помотать в украинской ночи. Такого кошмара подпустил Николай Васильевич, \что только пальцы щепотью сложишь и набок под лавку падай.
А в Диканьке уже, кстати сказать, водонапорная башня и паровой двигатель стояли. И швейцарская система травосеянья и немецкая система учёта дойности коров. Двойная агробухгалтерия в ломбардской методе. Свиньи имели небольшие характеристики в специальных книжечках с указанием "опоросного поведения" и "меры склочности".
Картофель экспериментально сеяли. Десятирядную кукурузу. Теплая вода поступала на фермы по трубе из английского котла. Оранжереи. При оранжереях девять голландцев с семьями. Коней привозили из Аравии. Много чего ещё про Диканьку сказать можно в этом смысле.
Трезвые и грамотные по улицам ходили, многие со знанием иностранных языков бегали.
Да и просто в самой Диканьке жил человек, хозяин самой Диканьки, который говорил ещё до рождения Николая Васильевича, что империи нужна конституции в духе Монтескье и сочувствовал французской революции. Да и к парламентаризму тоже тяготел. И даже дядю своего, канцлера империи Безбородко уговорил на составление "Записки для составления законов российских" в духе Высокого Просвещения. По родственному, для своих.
Как-то почувствовал Николай Васильевич, что басаврюки и упыри, они надёжнее парового агрегата обогреют Диканьку по итогу. Россия она на все ответ найдёт - хоть на конституцию, хоть на статуи.
Вот вам, господа хорошие, сударики мои разлюбезные, говорит Россия и подталкивает вперед Николая Васильевича, полюбуйтесь на сего молодого исполненного дарований человека, он, можете не сомневаться, так опишет ваш европеизированный раёк, что останетесь оченно довольны. Потому как умеет он. И про правду пишет всё.

Александр Каневский.
Здравствуй, город Кишинёв!

Когда-то маленький сын Иосифа Андрюша спросил: папа, кто такой самец? Иосиф объяснил, что это тот, кто руководит стаей, следит, чтобы был порядок, за всех отвечает, и все его слушаются.

И тогда Андрюша обрадовано воскликнул:

– Я понял: у нас бабушка – самец!

Самец-Ривка по-прежнему руководила и сыновьями, и невестками, и внуками. Единственно, кто был ей неподвластен – это брат Миша, бывший чекист, который уже давно находился в заслуженном маразме.

Миша был одинок, семью не завёл, потому что в каждой женщине, с кем он начинал встречаться, подозревал подосланную к нему шпионку.

Конечно, ехать в Израиль он бы никогда не согласился, ибо всю жизнь слово «сионист» использовал, как ругательство и пугал им всех родственников. Поэтому ему сказали, что семья переезжает в Кишинёв: Миша там родился, там производил первые обыски и аресты, поэтому сохранил о городе самые тёплые воспоминания и мечтал в нём побывать перед смертью. Маленький, сморщенный, он был уже за пределами возраста, очень похож на пришельца, только не сверху, а снизу. У него были такие дырявые зубы, что приходилось давать ему две порции мяса: первая порция вся забивалась в дырки, и только тогда он мог разжевать и проглотить вторую порцию. Идти к стоматологу категорически отказывался, опасаясь диверсии агентов империализма.

– Дети, это уже Кишинёв? – приставал он ко всем в Шереметьевском аэропорту, а потом в Будапеште.

В самолёте всю дорогу продремал. Когда подлетали к Тель-Авиву, вдруг открыл глаза, увидел сквозь иллюминатор синюю гладь и очень удивился:

– Разве в Кишинёве есть море?

– Есть, есть, – успокоил его Борис. – Это искусственное море.

– А, Братская ГЭС, – догадался Миша и снова закрыл глаза.

Когда приземлились, его разбудил гром оркестра. Он удивился:

– Чего это они?

– Это тебя встречают, – объяснил ему кто-то из внуков.

Миша растрогался.

– Ещё не забыли! – Он вспомнил сотни обысканных квартир, тысячи арестованных им врагов народа и гордо улыбнулся. – Хорошее не забывается!

Когда спускались с трапа, к нему подскочил репортёр Телевидения.

– Вы довольны, что вернулись на свою Родину?

– Я счастлив! – ответил Миша, от умиления заплакал, пал на колени и стал целовать родную землю.

Этот эпизод отсняли и показали по телевидению. Миша был счастлив и горд, вслушивался в ивритские слова «саба», «оле хадаш», «савланут» и вздыхал, что уже окончательно забыл молдавский язык.

– А ты смотри Москву, – посоветовал ему Борис и включил русскую программу. Шла передача «Время». На экране показали очередь у Израильского консульства на Ордынке.

– Куда это они? – спросил Миша.

– Тоже в Кишинёв, – ответил Борис.

– Кишинёв не резиновый! – заволновался Миша. – Что у них других городов нет?.. Свердловск или Якутск, например?

– Они торопятся в Кишинёв, чтобы не попасть в Якутск, – буркнул Борис.

Миша долго не мог успокоиться.

– Сидели, сидели, а теперь все ко мне в Кишинёв!.. Раньше надо было думать, раньше!

С утра до вечера он дремал на балконе, наблюдал, прислушивался и снова дремал. Ничто не вызывало его подозрений: звучала русская речь, продавались русские газеты, из раскрытых окон гремело русское радио.

– Румынов много, – сообщил Миша, увидев толпу арабов, – надо закрыть границу!

Раздражали его и вывески на иврите:

– Почему на русском пишут меньше, чем на молдавском?

– Это их республика, их язык, – втолковывала ему Ривка. – Зачем им русский?

– Как это зачем?! – возмущался Миша. – Затем, что им разговаривал Ленин!

– Скоро все по-русски заговорят, – успокоил его Борис, – даже они. – Он указал на двух чернокожих евреев из Эфиопии.

– А это кто такие? – испуганно спросил Миша.

– Тоже молдаване.

– Почему такие чёрные?

– Жертвы Чернобыля, – нашёлся Борис, – прибыли на лечение.

– Да, сюда теперь все едут! – произнёс Миша с гордостью за свой родной Кишинёв. – Не зря мы для вас старались!.. Нет пьяниц – вот вам результат антиалкогольного указа!.. Витрины переполнены – это плоды продовольственной программы… А вы всё ругаете коммунистическую партию, всё недовольны!.. Вот она, Советская власть плюс электрификация всей страны!.. Мы наш, мы новый мир построим!.. Правильным путём идёте, товарищи!.. – От волнения всхлипнул. – Дожил я, дожил на родной земле!

Снова пал на колени и стал целовать кафельные плитки балкона.

http://alkanevsky.com/ru/text/004-2/

Джон Шемякин
25 июня в 18:32 ·



Рассматривал в сейфе алобелосерые пачки. "Предатели!" - вскрикнул с болью и захлопнул дверку.
Решительно всё настраивает меня сегодня на минорный лад. Заехал к сестре. У неё по заведению оздоровительному разносятся стоны и нытьё китов каких-то. Кто придумал, что эти выстоны производят успокаивающее впечатление на неврастеников? Кто?! Голоса китов, говорю это авторитетно, превращают любое помещение в клуб для самоубийц. Как эти переговоры в тоще холодной Атлантики могут успокоить и развеселить? О чём эти киты договариваются? Ладно, если о близости холодной добычи. А если они про тонущий лайнер, погружающийся со скрежетом в пучину? У меня киты пробуждают память предков. А это такая память, что брать её надо в двойных просмолённых рукавицах, помнящих древко кровавого гарпуна.

Да и не киты это никакие! Уверен. Я сам издавал такие звуки, когда выпивал, часами. Вместо нытья китов можно запросто ставить на прослушивание процесс пищеварения слона. Кто заметит разницу? Никто. Кроме редких ценителей различения оттенков бессмысленного уныния. И поклонников группы "Мельница".

Пока дожидался сестрицу, чтобы привлечь её,наконец, к нормальной жизни с пожиранием мяса, хохотом и рассматриванием танцующих, побеседовал с ВОСТОРЖЕННОЙ ДАМОЙ. Есть такие дамы, у кого восторженность в духе первых пятилеток. 25 замесов в смену. Давай! Давай! Идём на рекорд! Есть дамы с восторженностью Второго крестового похода. Эти проповедуют. Не важно что, главное чтобы святость была и чудеса. А есть дамы с кормой типа "роза Шираза", которые думают, что их 49 лет - обман и шутка, а на самом деле им 17-ть. Они восторженны безо всякого повода. Завтра у них выпускной. Откуда выпускной даже на спрашиваю. Их переполняют впечатления от всего. От всего! И всё на одной интонации "Государь приехал в Смольный на бал! Ахъ! Ахъ!!!" Щенки? Щенки! Лето? Лето! Перелом? Перелом!

Отвечал почти всегда впопад. Под занавес беседы предложил чаще слушать чарующее пение китов. Ахая и прижимая руки ко всем трём своим сердцам, засеменил к выходу. Шептал "восторг...восторг...в острог!"

Надвигающиеся семейные торжества - они как Новый год, только радостные. Надо готовиться загодя. Когда веселье отрепетировано, оно получается искреннее.
Взял мандаринов. Сделал в них надрезы. Туда соль. Крупную. Сложил недоумевающие мандарины в банку. Утрамбовал рукой. Банку закрыл. Посмотрел на заточенные взрезанные мандарины. Ну просто переворот в Неополитанском королевстве. Мятеж Чиполлино. Одно время будущий премьер Англии Гладстон описывал ужасы неаполитанских тюрем. Впервые описал, как в одной подземной камере томятся маркизы и члены каморры. Их всех туда король Неаполя молоденький запихнул, дурашка эдакий. Порядок навести хотел, бурбон-романтик. В Англии все плакали, читая корреспонденции Гладстона. Потом маркизы, каморра и тому подобная гоморра вырвались из темниц и тут уж заплакал молоденький король. Рождение итальянского национального государства, ничего не поделаешь.

Поставил засолённые мандарины в темницу. Надо к ним подходить иногда и в ритме тарантеллы потряхивать. Это на сутки.
Потом я туда волью лимонный сок. Лимоны жму торопливо, вилка, ошметки, семена во все стороны. Залью соком мандарины соленые и ещё на два дня оставлю. Но не в темнице. А просто на кухне. Она тоже не особо веселая у меня. Вид пытаемых аристократов, которые раскисли немного, но цвета не утратили, оживляет серую сталь кухонной обстановки. Человек свежий заходит, видит яркое пятно, радуется, что, может, всё и обойдётся, что померещилось всё в прихожей. А потом рассмотрит мандариновое отчаяние в банке и поймет все навсегда.
Возьму я на праздник филе трески. Треска рыба хорошая. В ней нет изнеженности. Она проста, согласна и лежит. Мужчинам такую рыбу есть можно.

Сбрызну филе маринадом из аристократической мандариновой тюрьмы. Разложу каждый кусок трески на пергамент. Если в доме нет рукописей 15 века, то можно уложить просто на оберточный пергамент, избегая листов в ружейном масле. Когда рыба на бумаге, сверху укладываю греческие маслины. Маслины давлю ножом и укладываю. Давлю и укладываю. Искусство властного управления простое. Дави и укладывай.
И чеснок я тоже давлю ножом. Раздавленные чесночины в горячее оливковое масло, что в сотейнике. Вылавливаю чесночные дольки, когда станет пора. Это чувствуется, когда пора уже.

Выловленный чеснок тоже раскладываю по ожидающим кускам трески. Сверху не очень щедро лью масло, что от чеснока в сотейнике осталось.

Мандарины своей участи дождались. Вытаскиваешь и режешь их. Смотришь по сторонам. Вздыхаешь равнодушно и режешь. Губы поджаты. На каждый кусок трески по две-три дольки просолённых арестантских мандарина. Прокручиваешь перечной мельницей несколько раз. Черный перец падает чешуйками. А белый с розовым перцы просто сыпятся порохом мелким. Листик-другой измочаленного в пальцах базилика.

Заворачиваешь треску в пергамент окончательно. Длинные концы пергамента закручиваешь. И всю эту Великую хартию вольностей в пяти-шести частях на противень. Духовка ждёт. 180 градусов. Свертки в ней должны пробыть минут двадцать.

Достаешь. Пергамент взрезаешь. Депеша из охваченного паникой Парижа. Пар. Ноздри. Чесночное масло. Нежность безвольного филе. Запах соленых мандаринов.
Туда сухого розмарина немного. Я настаиваю и на сухой мяте ещё.

К такому диктаторскому филе трески хорошо давать картофельное пюре на теплых сливках, желтке, белых грибах и зеленом горошке. Ну морковь, крошечную и отварную, наособицу. Типа, тоже депутаты Конвента. Пусть валяются. Зерна граната.
Вносишь на блюде к столу. Смотришь на всех. Все видят. Защитник угнетённых, истребитель несогласных перед ними.

59 758 подписчиков
Джон Шемякин
29 июня в 20:05 ·



Я тут украл немного черешни. Нашёл немного черствого хлеба. Вздохнул над прошлым, потряс седыми кудрями, мощно вздыбившимися над лбом сурового мыслителя. Жрать-то что-то надо! Нельзя же так вот: сплошь проповеди да попытки устыжения уездных балов через распахнутое окно. Надо подумать и о себе.

Черешню вымыл, обдал кипятком. В санитарию не верю, но если обдашь кого-то кипятком, то получать с такого легче. Что и доказал лишний раз, подавив черешню после кипятка в кулаке несильно. В благородных домах из черешен вынимают косточки. Но я так редко делаю. Обязательно пропустишь пару. А люди верят, что косточек нет. Выходит драма по итогу.

Чуть отжатую черешню отложил. Сок из кулака собрал в небольшую чашку. Сок из черешни, понятно, можно добыть и более скучным способом.

Взял пару отбивных из свинины. Свинина - мясо скучное, поэтому испортить трудно. Свинина - как соседка знакомая. Не сильно обрадует, но если баранина уехала, то что ж...Свинина.

Обжарил свиные отбивные. По пять минут на каждую сторону. Вынул из сковороды. Пузырятся отбивные соком, сок прозрачен, румяные. Потыкал пальцем. Хорошие. Палец облизнул. Стесняться некого.

В масло, где жарилась свинина, набросал черешни. Треск. Хорошо. Огонь убавил. Крышка. Я не люблю крышки - мне интересно смотреть. Всякий раз зарекаюсь. Всякий раз открываю крышку. И всякий раз получаю добротный заряд пара, капель жира. Кричу от боли и разочарования. Всякий раз обещаю себе быть честным. Пусть всё будет в огнях, подпалинах, вое, свисте и шкворчании. Пусть! В обезумевшую черешню, которая в мясомаслянном соке начала бесноваться, сыпанул сахарку немного. Коньяку. Полыхнуло. Карамель началась этакая. Ваниль. Просто для запаха. Так я себе Вторую Империю представляю обычно. Евгению Мантихо. Вместо сахара можно и мёд. Но тогда перца побольше.

В маленький сотейник налил черешневого сока. Стал уваривать. Как вполовину уварился - сливки плеснул щедро. Жирные. Уютные. Помешивал, любуясь смешением красок. Гибель классической древности. Из белого выплывает кроваво-алое, все змеится, Помпеи. Тут перец. Чуть кардамона. Соль. Мелкое подкипание. Достаточно. Рим пал!

Выложил отбивные на тарелку. Набросал черешни коричневато-лаковой. А потом черешнево-сливочным соусом раскаленным сверху решительно. Крест-накрест. С нами святой Варфоломей!

Салфетку повязал на шее огроменную, концы узла на метр.
Вздохнул.
Как же всё вокруг не устроенно! Сколь много сил уходит в никуда!