Дом, в котором я жила

Люси



Порт пяти морей
Как говорится, нет худа без добра – и не сесть мне за сие повествование, замысел которого давно уже вызревает у меня в голове, ещё очень-очень долго, а, может быть и никогда. Худо заключается в том, что захотел посачковать некий Мамед Зухель , в результате чего выход в Интернет тоже оказался невозможным. А я уже не мыслю своего существования без него, он для меня – всё: и средство общения, и источник информации, и решение многих бытовых проблем… а сам компьютер – просто как намоленная икона…

***

Сейчас я обитаю в старой, доживающей свой век пятиэтажке, которую не сегодня-завтра снесут. Неминуем переезд в новую квартиру со всеми вытекающими. Но это – потом. Потом я буду обживать и обустраивать своё новое жилище, если, конечно, проклятый кризис не передвинет всё это из вполне обозримого будущего в неопределённую перспективу, как это уже было лет пятнадцать назад.
Итак, живу я здесь тридцать пять лет, это больше, чем половина всего срока моего пребывания на этом свете. Это – моя первая, и пока что единственная отдельная квартира, в которой я воцарилась полновластной хозяйкой, когда мне было немногим более 25 лет от роду, и каждый квадратный сантиметр которой мне знаком, как собственные ладони. Мне всегда нравилось здесь жить, да и основная часть событий - бурных и не очень - моего жития на этой земле произошла именно здесь. Но почему-то, чем больше проходит времени, тем чаще вижу я во сне ту нашу старую, тесную московскую коммуналку, которая и была моим самым первым домом. Даже в минуту жизни трудную мне вспоминается именно она, как прибежище от всяких житейских невзгод… Интересно, когда я перееду жить в другое место – будет ли так же сниться и вспоминаться мне теперешняя моя квартира? За все эти тридцать пять лет, даже будучи далеко от дома, я ни раз у не видела её во сне. А, может, и видела, только сны те забылись?
…Он и сейчас жив-здоров тот, мой самый первый дом, и стоит там, где и стоял – в самом начале Дмитровского шоссе, обрамлённый двумя железными дорогами и двумя автотрассами с довольно насыщенным движением – собственно Дмитровским шоссе и эстакадой, ведущей на Бутырский хутор (о нём, возможно, я расскажу позже.). Теперь ещё там и метро есть – станция «Дмитровская», прямо там же, где и железнодорожная платформа. В свое время нас расселили в связи с реконструкцией дома. А заодно расселили и коммуналки – из ста квартир во всём доме, наверное, только три-четыре семьи жили в отдельных квартирах. Остальной народ теснился в коммуналках, правда, и среди них были счастливчики, обладающие двумя, а то и тремя комнатами. Но таких, правда, тоже было немного.
…За долгострой – реконструкция растянулось аж на 15 лет - дом наш местные остряки прозвали «дом Павлова». Я была в Волгограде где-то в середине 80-х, и настоящий дом Павлова видела. Он, конечно, восстановлен, и целая стена оформлена, как мемориал, а вообще-то на тот момент это был обычный жилой дом, в котором жили обычные люди. Но вот что меня поразило: легенда Сталинградской битвы - дом Павлова и наш «дом Павлова» - похожи, как близнецы-братья – тот же красный и серый кирпич, да и архитектура схожая. Видимо, и строились они в одно и то же время…
Сейчас наш дом красно-кирпичным остался лишь в воспоминаниях – его зачем-то покрасили в противный желтый цвет; в такой именно цвет, наверное, в старину красили дома для умалишённых. Помните, у Пушкина в финале «Пиковой дамы» «…Герман сидит в жёлтом доме, в семнадцатом нумере…» Не знаю, под каким «нумером» теперь значится наша тогдашняя квартира. Планировка этажей, говорят, поменялась, теперь на каждом этаже вместо двух квартир – три. Зато первый этаж нежилой. Самое смешное, что недавно, ещё прошлой осенью я обнаружила, что именно в этот дом переехал один мой любимый магазин. Правда, так и не выбралась я туда…

***
Я

…Я почти уверена, что помню момент своего появления на свет Божий. Сперва был бесконечный мрак небытия, потом – невнятный проблеск серовато-мутного света и чей-то голос, такой же мутный и невнятный, как сквозь слой ваты, произнёс: - ой, смотри какая… И - снова – провал, темнота. Снова надолго. До сих пор только не пойму – как младенец, только что появившийся на свет, мог понять смысл услышанных слов… вероятно, понимание это пришло позднее.
Следующий эпизод, отпечатавшийся в детской памяти – мне было тогда месяцев девять или десять – это когда я, потянувшись за кошкой, вывалилась из коляски. Коляски тогда были с довольно низким дном и высокими бортиками, вывалиться было мудрено, но такой интересный объект, как кошка, смёл все преграды. Мама рассказывала, что я тогда ещё и расквасила себе нос, но почему-то не ревела. Вот расквашенного носа я не запомнила, как и кипеша, который поднялся, когда меня, молча ползущую за удирающей кошкой, обнаружили на земле рядом с коляской... Вот таким было моё первое знакомство с этими прелестными животными, которых я обожаю до сих пор..
Другой, запомнившийся мне из глубин раннего детства эпизод, не менее яркий – это история с мукой. Дело было под Новый год, мне уже чуть больше года. Бабушка где-то разжилась мукой – принесла килограмма три. Мука испокон веков хранилась у нас в большой жестяной банке – аккурат на три килограмма. Банка эта была старинная, сохранившаяся ещё с царских времён, сейчас ей, наверное, около ста лет. Говорят, что в ней когда-то продавались леденцы-монпасье. Не знаю, каким чудом, несмотря на все войны, революции, переезды и.т.д. уцелел такой раритет, но и по сей день в этой самой банке-жестянке моя мама хранит муку. Жаль только, что надписи и картинки все давным-давно стёрлись…
Так вот, эта банка была заполнена мукой, из которой предполагалось что-то испечь к праздникам, и водружена в нижнее отделение буфета, где она, собственно говоря, всегда и стояла… самое неудачное место для хранения таких вещей в доме, где есть маленький ребёнок…
…Присматривавшая за мной баба Маня (моя прабабушка) ненадолго отлучилась, а когда вернулась, то застала картину маслом: на полу, рядом с буфетом, куча муки, в этой куче, как в песочнице, копается дитя, усыпанное мукой до неузнаваемости, мало того – дитём уже было сделано пипи прямо в самом эпицентре мучной кучи. Выполнено сие вандальское действо было со знанием дела – к тому времени дитя уже прошло и усвоило «краткий курс молодого бойца» - если хочется пипи, то надо просигнализировать, чтобы сняли штанишки и посадили на горшочек. Как поступить со штанишками, дитя сообразило (охота была потом в мокром ходить!), а вот куча муки для дальнейших действий показалась гораздо интереснее, чем банальный и до слёз знакомый горшок…
Многие, а в первую очередь мама, удивляются, что я помню события из такого раннего своего возраста. А ведь помню – хотите - верьте, хотите – нет, хотя многое другое забылось, стёрлось памяти из навсегда или было, но словно не со мной…
Рассказывать, как я произрастала и развивалась физически и умственно можно долго, но, наверное, это не очень интересно, но всё же…
Сперва всё было огромное, недосягаемое, таинственное, особенно два старых больших сундука, недра которых таили кучу интереснейших и замечательных вещей; время от времени эти сундуки открывались, содержимое их проветривалось, подвергалось ревизии, а потом водворялось обратно. Вот когда на моей улице был праздник! К тому времени, правда, я уже немного подросла, и бабе Мане всё труднее было управляться со мной – она всегда говорила, что с таким характером мне надо было родиться мальчишкой. Хитрые взрослые, подметив мой интерес к содержимому сундуков, сделали его предметом шантажа – разборка того или другого устраивалась мне в награду за хорошее поведение. И ещё – но это уже была высшая мера поощрения – меня оставляли наедине с открытым сундуком. Такие сундучные «бонусы» сдерживали мою неуёмную жажду деятельности и несколько облегчали жизнь бабе Мане…
Боже мой, чего только там не было! Страусовые перья, некогда бывшие элегантной горжеткой, изящные китайские веера, кружевные перчатки, и длинные, почти до плеча бальные перчатки, некогда белоснежные, но пожелтевшие от времени, и смешные перчатки без пальчиков – митенки; я была уверена, что их придумали того, чтобы удобнее было ковырять в носу, какие-то старинные кружевные вставочки, вуальки, меховые муфточки, расшитые бисером сумочки, бальные туфельки – их было три пары – голубые и розовые из мягчайшего сафьяна, с красивыми пряжками, а третьи – серебристые, из парчи. Каблучки рюмочкой, мысочек остренький… Мечта, а не туфли! А ещё там была большая круглая деревянная коробка с умопомрачительными шляпками… И всякая-разная одёжка, и батистовое дамское бельё, отделанное валансьенским кружевом и пошитое ещё до замужества моей прабабки какой-то варшавской белошвейкой, и элегантные трости с серебряными набалдашниками в виде вытянутых морд каких-то диковинных животных; особенно мне нравилась одна дамская тросточка, сделанная из тёмного дерева – изящная, тонкая, обвитая серебристой змейкой, постепенно переходящей в набалдашник. Да, ещё там обнаруживался настоящий шёлковый японский зонтик из бамбука и такое же настоящее японское кимоно. А ещё - бабушкины платья из времён её молодости, пришедшейся на годы НЭПа – и повседневные, и неземной красоты бальные, сплошь из кружев или расшитые стеклярусом и бисером… А ещё там хранилась бабушкина коса. Длинная, толстая, тяжёлая, красивого золотисто-русого цвета. А как же потрясающе всё это пахло – нет, не нафталином, а как-то по-особому, и мне казалось тогда, что в сундуках вместе со всеми сокровищами хранился запах давно минувших лет…
…И вот, нацепив на себя всё, что только можно из всего этого великолепия (не забыв, конечно пристроить на своих волосёнках и бабушкину косу), ковыляю я на каблучках-«рюмочках», опираясь одной рукой на тросточку со змейкой и путаясь в длинных юбках, волочащихся по полу…. В другой руке – или веер, которым я, как мне кажется, «изячно» обмахиваюсь, или шелковый японский зонтик нежно-розового цвета. Но – под розовый зонтик полагалось надевать только розовые туфельки. Веер же был нейтрален, и ему отдавалось предпочтение в первую очередь… Любуюсь на себя в зеркало. Красота неземная, да и только! (а баба Маня моя, подглядывая вместе с соседками моё дефиле из-за приоткрытой двери, скорее всего, ностальгически вздыхала и одновременно погибала от хохота). В общем, чем бы дитя ни тешилось… А бабе Мане были обеспечены часа полтора-два спокойной жизни (или, как она говорила - спокою). Жаль, что нет фотографий всех этих моих перевоплощений в светскую даму из прошлой жизни – они совершались обычно днём, а единственным фотографом и фотолетописцем нашего семейства был папа. Папа тогда пропадал с утра до позднего вечера – днём он работал, а вечерами учился в институте, навёрстывая время, которое у него отняла война.
Второй сундук был менее интересным – но тоже ничего. В основном там хранились какие-то «довоенные» отрезы, старые шубы и ещё что-то. Но поверх всех этих шуб и отрезов покоилась дедова виолончель в плотном чехле из неизвестного мне материала.
На моей памяти дед никогда не только не играл на виолончели, но даже и не прикасался к ней. Говорили, что он когда-то играл, и играл неплохо. Над его письменным столом висела старая фотография, почти выцветшая, но на ней можно было разглядеть деда с той самой виолончелью в руках – совсем молодого, ещё не женатого на моей бабушке, его старшего брата Василия – у того была скрипка - и ещё каких-то двух молодых людей – один из них держал контрабас, другой – альт. Перед каждым стоял пюпитр с нотами – молодые люди играли какой-то квартет. На заднем плане была видна хорошенькая юная барышня в гимназической форме, видимо, слушавшая музыку. Не знаю, да и никогда уже не узнаю, почему дед мой навсегда забросил виолончель, хотя музыку он любил и хорошо в ней разбирался. Возможно, причиной этого была ранняя смерть его брата Василия, которого дед очень любил, а поскольку чаще всего они музицировали вместе, то после кончины брата дед не смог продолжать занятия в одиночку…
На сундуках обычно укладывали спать гостей – у нас тогда было видимо-невидимо родни всех степеней и колен, и без конца кто-то или приезжал погостить, или проездом через Москву останавливался на денёк-другой … Вот и задаюсь я теперь вопросом – тогда жили и тесно, и небогато, но родственные связи были намного крепче. И ездили друг к другу чаще, и спали, как и где придётся – из-за тесноты опять-таки, но как же мы все были друг другу рады! Да и переписка шла полным ходом, я уж не говорю об обязательных поздравлениях с праздниками и днями рождения. А сейчас – у всех отдельные квартиры, вроде бы и гости не должны быть в тягость … а почему-то общение сошло на нет – в лучшем случае редкий телефонный звонок… Почему так? Частично я на этот вопрос могла бы и сама ответить – иных уж нет, а те далече… Так-то оно так, а только где же все остальные?
Ладно, к себе, любимой, я ещё вернусь не раз и не два.
(продолжение следует)

 
11 Мар 2009 16:12

Страница 1 из 3