Хозяйке на заметку

Шедевр!!!

Беззащитно кулинарное.
Женщины начинают очень беспокоиться и заботиться друг о друге, если видят, как я, пританцовывая нетерпеливо, начинаю разговаривать с одной из них. Сразу вспоминают про планы, детей, прошлое и возраст несчастной, к которой я подбежал и тяну за руку. Зовут её куда-то. Порывисто встают, садятся, встают. Вздохи, глаза, снова сели. Шипение, выдаваемое за шепот: "с ума сошла? ты куда? ты посмотри на него...мы всё расскажем..." Видно, что дружат сильно и давно. Отбить от стада в одиночку трудно. Поэтому повадился прыгать с дерева на спину неподозревающей. С криком "В ЗАГС, Пахомовна! В чертоги мчи!" В 99 процентов случаев меня сбрасывают немедленно, в оставшемся проценте меня, молча и тщательно, оббивают о стволы.
С такими мыслями вышел, охая, на кухню. Шаркающие шаги отрекшегося. Стадия "неотразимый альфа" погребена под обломками рухнувшего именного мавзолея. Поэтому остаётся стадия "бета вульгарис". Это значит по латыни "свекла".
Отварил свеклу. В отдельности отварил картофелю. Две крепкие свеклы и две картофелины. Выглядит настолько убого, что в самый раз. Пища отшельника, выкинутого другим отшельником из норы. Свеклу натур на тёрке. Пурпур императорский на пальцах такой ядрёности, что ясно: трёх цезарей задушил. Картофель истолок с уместным тёплым молоком и сырым яйцом. Смешал свеклу и пюре. Перцу. Немного толчёных сухарей. Сухой базилик растёр между пурпурными пальцами.
Посмотрел в окно. Идеал моего вида из окна: дикий простор, на который я смотрю через неплотно пригнанные доски. Такая атмосфера вокруг.
Взял крепкого, но не гранитного сыру. Настругал от куска широкую стружку. Взял сыра простого беспородного. Его на тёрку. Луковицу взял. Раздел. Навык сохранился, хотя казалось бы... Нашинковал луковицу, называя её попеременно то Инной, то иначе совсем. На сковородке растопил сливочного масла. На маленьком огне. Масло сначала держалось гордо и холодно. А потом, в самом деле, чего это я, мол, тут, пропади всё пропадом, не в Мурманск же обратно ехать?! Растопилось. В масло чеснок. Как стал смуглеть чеснок, прочь его. И в масло лук. Смотрел меланхолично то на становящийся прозрачным лук, то на горку сыра. В лук розмарину немного. А как лук махнул: "давай!", метнул на него натёртого сыра. Вяленых помидоров насечёных туда же. Помидоры из оливкового масла доставал. Они сонные такие. Вид у них скупердяйский, чисто ростовщики римские. но хороши. Натерзанных ростовщиков укрыл лепестками богатого сыра. Прижал лопаткой. Сипение. Перевернул. Прижал лопаткой. Сипение, но иное уже. Какое-то уже радостное что ли.
Бережно вынул лепёшку на бумажное полотенце. Врачи настаивают. Лицемеры!
Тут же смастерил вторую лепёшку.
Не умываясь, в первозданности своей, уложил первую лепешку на тарелку. Сам ною немного как-то изнутри. Есть такая привычка. На лепёшку золотистую намазал чуть того, что в Баку называется аджикой. Задохнулся от аромата. Лепешка ещё очень горяча. Аджика на золотом лоснится. И вот тут! Вот тут очередь безгрешного свекольно-картофельного пюре. Пухлого. Цветом здорового. Ножом разровнял. Накрыл второй раскалённой лепёшкой. Накрутил ещё перцу из мельницы. Фартуком вытер лицо. Преображение мгновенное. Подносил фартук к потёртому разочарованному лицу прачки, а отнял повидавшую ткань уже от лика демона. Ноздри. Глаза. Левая бровь изгибом.
Вилку и нож прочь. Шипение сквозь зубы. Пальцами. Ад.
Потом холодный арбуз. Рано меня списывать с буксира
(Дж. Шемякин)