Джон Шемякин
24 сентября в 11:03 ·
Сестра Оля придерживается всех возможных стереотипов восприятия мира. В этом её несокрушимость. В этом её власть. Выслушав мою получасовую горячую речь про актуальные проблемы нашей с Олей жизни ( я выдёргиваю из груды проблем те, которые могу потрогать, не сгорев от страха), Оля произносит что-то вроде "Мир создан для тех, кто любит смотреть в ночное небо". Будь Оля столетним старцем, живи она на заснеженной вершине, на которую я взобрался, потеряв в пропастях всех спутников, только для того чтобы увидеть мудреца и избавиться, наконец, от лишних ртов, я бы погрузился в благоговейное молчание. Сидел бы в чужих вещах над небольшим костерком и безотрывно глядел на то, как чернеют в огне чужие паспорта. Шептал бы " в ночное небо...в ночное небо...."
Но Оля - красивая женщина ( к.з.з.м.м. (тм). А красивой женщине окружающие не прощают ничего. Некрасивой женщине ( есть и такие, по слухам) тоже ничего не прощают, но она или живёт с красивой женщиной или твой начальник отдела и трахает тебя в командировках.
Я сестре не прощаю ничего. Веду черную записную книжку. И вожу желтым ногтем по кривым строчкам в ней. Часто терзаю Олю. "Да ты что! А не ты ли... (достаю книжку)...так...о!!! 12 января 1994 года - вот! в семь вечера, в гостях у Мироновых, на столе...не! вот! 6 июля 2012 года, рейс Самара-Тель-Авив...так, танец в проходе и что тут? попытка...бр.. три...уснула..." Потом держу паузу. Оля тоже держит пауза. Я пытаюсь разобрать свой почерк, копаю архив, а Оля, наверное, думает "Не ищите счастья, а будьте его источником" или "Можно контролировать эмоции, но не биение сердца". Или что там у неё в башке крутиться на карусельке?
После паузы я захлопываю черную книжку, грозно встаю и гневно бегу мужественно исполнять очередное бессмысленное поручение сестрицы.
Потому, что бесполезно искать черную кошку в черной комнате, особенно если тебя заметил Чужой, а роль у тебя "вторая жертва среди экипажа, без слов, рядовой". Невозможно бороться со стихией, Кант с Гегелем на "Титанике" - это я и Федюнин в одном помещении с Олечкой. Бегаем у шлюпок.
Но бывает и на моей улице радость. Вчера Оля заметила, что моя новая машина - это пир во время чумы, что большими машинами многие мужчины компенсируют малый размер мужественности и прочее. Добро так заметила, сидя за рулём того, что компенсирует мои размеры (доверенность я ей выписал, непреклонно, молча и сразу).
Отозвался милым эхом: "Что-то я не упомню, чтобы ты, Олюшка, свистела вслед горбатым"Москвичам" и бегала за владельцами ушастых "Запорожцев"!"
Этим моментом я особенно горжусь - и намёк на возраст молодой сестрицы, и не подкопаешься! Гениально! Гениально!
Засмеялся первым. И смеялся, ожидая, что и сидевший на заднем сиденье Федюнин загрохочет своим купеческим смехом. Солидарность! Плечом к плечу! Мужская дружба, скреплённая раскалённым железом и кровью!
Пришлось смеяться одному минуты три. Вытирал слёзы. Так было весело, так было страшно за себя.