Джон Шемякин. О контексте.
Один раз Федюнин попросил в ресторане на каком-то крае Норвегии базиликового оливкового масла. Это произошло после посещения нами фермы, на которой коровы, такие, знаете, жизнерадостные коровы жрут рыбий фарш с бошками. Вместо сена и прочего силоса. Просто наяривают сельдей коровы. Или не только сельдей, я в размешивающий чан заглянуть два раза успел только.
Первый, когда мне показалось, что в чан упала моя полиэтиленовая шапочка, а во второй раз, когда окончательно убедился, что шапочка моя в чане. Думал, что взвоют сирены! Прибегут свирепые дояры в ярких резиновых сапогах и дело может кончиться тем (зная Фендюнина), что меня в этот чан и замешают ещё для питательности и в воспитательных целях. Федюнин умеет всегда тактично отойти в сторону. Есть за ним такая приятная черта.
Так вот, отдышавшись от северной коровьей фермы, на которой коровы жрут улов из сейнеров,сели мы в ресторан с несколькими перечёркнутыми буквами в названии. Федюнин, пока я боролся с дурнотой, спросил на своём искристом иностранном языке, в который в разных долях присутствует английский, немецкий, испанский, язык дельфинов, отчего-то финский и такое знаете эмигрантское немного картавое присвистывание на сочетании согласных, этого самого базиликового оливкового масла.
Небо висело просто под нами, облака можно было трогать, Федюнин выпил всего-навсего бутылку аква-виты, так, разминка. Правда, я и сам хватанул с промозглого ужаса порцию чёрной непрозрачной водки. Ну, никак не тема для базиликового масла. Нет контекста. Его ент. Есть пение, пляска, вбивание гвоздей в столешницу кулаком ( Кеша это любит), мой армрестлинг с желающими, потом молчаливое женское согласие и пробуждение в причудливой комбинации.
Я только успел сказать Федюнину, я только успел обратить его внимание, пока официантка основательно наступая на всю полноту ступней, удалилась, что последний раз здешние обитатели оливковое масло пробовали при осаде Палермо, в 12 или 13 веке, в раскалённом виде льющимся на их белокурые головы, лезущие на штурм.. Что, может, память вытья и катания под стенами, царапая себе разъеденное лицо ногтями, ещё жива? Что стоит только произнести негромко «оливковое масло» и городок несколько преобразится. Мы станем первыми православными мучениками в сих диких местах, если найдут потом в коровьем фарше от нас хоть что-то православное.
Но тут нам вынесли, не поверите, двухлитровую бутыль, протёрли её, распечатали её, вставили в неё дозатор, молча поставили на стол и приняли основной заказ: картошку и пирог с рыбой и говяжьей печенью.
Выпив ещё бутылку аква-виты (это алкогольный жидкий картофель со специфическим запахом немецкой оккупации и зачем-то тмина), Федюнин вылил треть бутылки масла себе с миску, накрошил туда хлеба, намял картофелю, вонючей салаки и сказал, что это любимое блюдо и его архангельская бабушка научила так делать.
Я прекрасно помню архангельскую бабушку Федюнина. От неё можно было ждать многого. Меня она научила прятать сигарету «Прима» горящим концом в нос. Я тогда в пятом классе учился – мне пригодилось. От неё у Иннокентия Сергеевича достались по наследству руки, способные накрыть глобус целиком, упрямство и серые красивые глаза, которые он регулярно украшает кровавыми прожилками хорошо поскитавшегося викинга.
На бутылке с оставшимся оливковым маслом нас попросили оставить подписи. Я стеснятся не стал и подписался "Лучано", а Иннокентий присобачил поднесённым скотчем свою визитную карточку на сэкономленном шведском языке.
Потом мы смотрели на бушующее море. Потом пошли на местные танцы и скоро снова смотрели на бушующее внизу море.
А, может, правда бабка Федюнина была любима итальянцем, думал я, кутаясь в барбур. Всяко ведь быть могло. Хер его знает, что за мир, в котором мы живём. Я, полу-шотландец, полу-непойми какой маньчжурско-мордовско-немец. Федюнин - помор с тоской Базиликаты в душе. И будем мы скитаться, пока не найдём себе покой у ворот какого-нибудь недорогого пансиона для брошенных судьбой на ветер старичков.