Джон Шемякин
24 мая в 11:08 ·
В доме должны быть запасы еды. Не то, что мы называем "запасами" в городской суете, а полновесные такие, амбарные залежи продовольствия. Чтобы в рядах продовольствие стояло, колоннами высилось, шеренгами непоколебимо, чтобы жратва лоснилась на срезах и томилась в ожидании. В идеале, до горизонта. Чтобы выехать к продовольствию, окинуть взором, а не получается окинуть. Всё подтянутое, свежее, ладное, скрипит на ощупь, трескается от сытости, ядрёное. Гвардия. Любимцы. Резервы. Плоть от плоти! Кадровые!
На стременах привстанешь, а всё равно, не видать края, нет. Всё блестит, всё по форме, по росту. "Что?!", - багровея, кричишь, - "готовы, сынки, а?! Не посрамим?!"
А в ответ гул торжественный: "Нет, государь-надёжа! Выстоим!" Жарким духом плюмаж на треуголке колышится.
Утрёшь непрошеную слезу перчаткой, залетевшую прядь парика алонжевого выплюнешь из чувственного рта, руку к небу: "Ну, значит, ребяты, в огонь! За матушкой-императрицей! Кидайтесь в последний приступ, а за мной не задержится! Вознесёмся ж! Орлы! Подведите того вон, понюхаю что ли...Ах, хорош!"
И слышишь вокруг гулкие раскаты: "УРААА!!!!! УРААААА!!!!!" Прослезишься вторично. А тут и перезвон. Сзади подбегают гости. Кричат: "Гимн, господа, гимн! Встанем на колени! Боже!" Хлопаешь по тугим бокам окорок тамбовский, а он счастливый такой! Смеётся! Щурится! Всё в нём соразмерно: и тугомясость, и здоровая сочность, и сало в нём бодро и готово.
А во многих християнских, благочестивых с виду домах еда содержится на положении военнопленной массы. Тоскливо дожидается неминучего конца у проволоки. Видно, что жратву втянули. Поспешно, без любви, обманом. Бросили на скорый убой. Всё какое-то похватанное, наспех вскрытое, загибающееся, растерянное, душевно опустошенное, мобилизованное насильно, зябнущее по камерам. Сыр выгнулся как в предсмертной муке, масло там какое-то, пол-кастрюли супца в немой тоске, где-то притаились рожки или иные нищенские макароны. Они в банке, они обречены на вечное заключение за происхождение. Не вырваться. Сырники-предатели. Казённые наглые хари, притворяются родными. А у самих ни стыда, ни совести, из кулинарии они, аферисты. Лук инфернальный в нижнем ящике сам не понимает, что с ним происходит, за что муку такую принимает?! В налёте весь. Месяц назад ведь был полносоким, ядрёным таким Чиполлино, а ноне что? Пожухлый вдовец-сиделец, забытый монте кристо, морщины и вялые перья. Сказать ничего не может - отвык. Ни злости в нём, ни надежды, ничего...Прошла жизнь.
Откроешь эдакий холодильник - это тюрьма, друзья, карцер. Дымящаяся ночная полынья с присыпанной порошей запиской "прощевайте..." "Ты кто?", - сипло спрашиваешь у какого-то вскрытого йогурта. А он не помнит, кто он! Он помер уже в белом безмолвии. Скорбная судьба, бесславная кончина.
Люди в таких домах и себя мучают и продовольствие истязают. Страшно