Любимые стихи

В вагоне метро, как всегда, тишина. И в тесной толпе в унисон люди дышат.
Ребенок-оборвыш стоял у окна – такой, как и сотни бездомных мальчишек.
Потертая куртка с чужого плеча, висят рукавицы на старых резинках…
Он взглядом старался меня повстречать и ерзал ногами в промокших ботинках.
Народ сторонился и тихо вздыхал: особенно кратко, как будто невольно.
Уставший вагон в темноте затихал.
А мне было страшно,
и горько,
и больно…
Лет восемь скрывала дырявая шапка кудрявых волос и неряшливой стрижки.
Веснушек подарена солнцем охапка – такой, как и сотни бездомных мальчишек…
Не пел и не плакал. Не лазил в карманы.
Чертил на окне непонятные знаки.
Герой недописанных детских романов: ненужный ребенок с судьбой наизнанку.
Не знающий книжек, родительских ласок; сжимающий пальцы бескровных ручонок.
Боящийся взглядов, пинков и огласки…
Бездомный
ненужный
голодный волчонок…
В толпе незаметным становится горе… Чужая беда – не подносит счета.
Такие мальчишки наплакали море: краев не видать…
тишина…
темнота…
- Он нас обворует !– вдруг пискнула дама.
- Он болен, наверно… – кивнула старушка.
Смутилась какая-то юная мама, девчушке волосики пряча за ушко…
- Вот это комфорт! – возмущался мужчина, к себе прижимая засаленный ранец.
Им рядом бы лучше – бездомную псину, чем этот курносый малыш-голодранец…
Толпа, как змея, поднатужила жала. Мальчишка на станции вышел во тьму.
И я бы рванулась! И я бы бежала! А что удержало – сама не пойму…
В ночи завывали бездомные псы: потертые шкуры чужими следами.
Мальчишку-оборвыша мне не спросить, как трудно жить в мире без дома и мамы…
Вот только сдавило у горла, как ком…
А что уже плакать?
А что уже толку?...
В толпе безразличной, в вагоне пустом волчонок когда-нибудь вырастет волком.
Следы оставляя на светлом сукне, я жалась к окну в теплом платье в горошек:
корявая буковка “А” на окне…
мальчишку, наверное, звали – Алеша…

(Алена Васильченко)

пуата5 писал(а):

В толпе безразличной, в вагоне пустом волчонок когда-нибудь вырастет волком.

Как больно, как горько....как правдиво все.....

**

Я у зеркала стояла с чувством смешанным:
Ни лицом не оплошала, ни фигурою…
И имела все задатки Мудрой Женщины,
Равно как и шанс остаться Дура-дурою...

Все возможности просчитаны и взвешены,
И в согласье с мировой литературою…
Я пыталась быть хоть в чём-то Мудрой Женщиной,
Хоть удобнее и проще – Дура-дурою.

Дни безбедные мне не были обещаны,
И не очень-то боялась стрел Амура я…
Ох, надолго ли хватило Мудрой Женщины?
Где-то робко проявилась Дура-дурою.

По судьбе моей пошли сплошные трещины,
Вновь у зеркала стою с усмешкой хмурою
И ищу в себе остатки Мудрой Женщины,
А оттуда нагло смотрит Дура-дурою.

Да, я знаю – настроенья переменчивы,
Обусловлено не всё твоей культурою.
Ты являешься по сути Мудрой Женщиной,
А на деле – то и дело Дура-дурою.

Июль Кареглазый

Гуси-лебеди пролетели,
чуть касаясь крылом воды,
плакать девушки захотели
от неясной ещё беды.

Прочитай мне стихотворенье,
как у нас вечера свежи,
к чаю яблочного варенья
мне на блюдечко положи.

Отчаёвничали, отгуляли,
не пора ли, родная, спать, -
спят ромашки на одеяле,
просыпаются ровно в пять.

Вечер тонкий и комариный,
погляди, какой расписной,
завтра надо бы за малиной,
за пахучею, за лесной.

Погуляем ещё немного,
как у вас вечера свежи!
Покажи мне за ради бога,
где же Керженская дорога,
обязательно покажи.

постоим под синей звездою.
День ушёл со своей маетой.
Я скажу, что тебя не стою,
что тебя называл не той.

Я свою называю куклой -
брови выщипаны у ней,
губы крашены спелой клюквой,
а глаза синевы синей.

А душа - я души не знаю.
Плечи тёплые хороши.
Земляника моя лесная,
я не знаю её души.

Вот уеду. Святое слово,
не волнуясь и не любя,
от Ростова до Бологого
буду я вспоминать тебя.

Золотое твоё варенье,
кошку рыжую на печи,
птицу синего оперения,
запевающую в ночи.

Борис Корнилов
1934,

Молчим ,и каждый о своем,
И тишину заполнить нечем.
Как одиночество вдвоем
Сутулит спины нам и плечи.
Намучившись,намаявшись с тоской
Я говорю с тоской глубокой
Остаться снова бы одной
Чтоб перестать быть одинокой.

Юлия Друнина

Напиши мне письмо дробным стуком дождя по дорожке,
Сочным ливнем в саду по редеющим листьям рябин.
Напиши мне письмо на осенней гламурной обложке,
На другой стороне закрывающих лето гардин.

Напиши мне письмо незатейливой прописью тропок,
Примеряющих свой ежегодный роскошный наряд.
Напиши мне письмо, пусть твой почерк неровен и робок,
Между строк на меня поцелуи наивно глядят.

Я отвечу тебе журавлиным прощальным приветом,
И туманом над лугом, не верившим чарам небес.
Я отвечу тебе расставаньем с восторженным летом,
И расставит все точки немного сконфуженный лес.

Я отвечу тебе неожиданно теплыми днями,
Солнца лучик пошлю сквозь закрытые окна души.
Я отвечу тебе хаотично-волшебными снами,
И останусь одна в ожидающей письма тиши…

Алла Рыженко

Женщине, с которой я прожил 28 лет...

Не старайся, не жги прошлогодние листья
в парке памяти, на опустевших дорожках!
Ты напрасно пытаешься отгородиться
от того, что тебе представляется прошлым.
Не пытайся вычёркивать строчки стихов
на нетленном пергаменте воспоминаний.
Мы с тобою в плену нерушимых оков –
наших первых свиданий, наших первых признаний…

***

Моя память, как чаша, тобой до краёв переполнена.
Чуть качни – расплескаешь. А каждая капелька – Бог.
И, шагая по жизни, твержу, как молитву, невольно я:
- Донести бы мне всё, и взойти на небесный порог,
и губами сухими припасть к запотевшему краешку
переполненной чаши, и залпом её осушить!..

Ах, ты память моя! Если только ты, вдруг, раплескаешься,
я надежды лишусь и утрачу желание жить!

Александр Смирнов

Сергей Есенин
ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек,
Черный, черный!
«Слушай, слушай, —
Бормочет он мне, —
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою.
Счастье, — говорил он, —
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в мире искусство».
«Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай».
Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой, —
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
........................................................................

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Ночь морозная.
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.
Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
«Слушай, слушай! —
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится. —
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет „она“,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, —
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами...
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».
«Черный человек!
Ты прескверный гость.
Эта слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...
........................................................................

...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И разбитое зеркало...
[1925]

Вези меня, ледянка, в детство,
Где мне ещё не больно падать,
Где «Чур» от всех напастей средство,
Где каждая снежинка – радость…

Где папа – молодой и сильный,
Где плакать хочется без мамы,
Где лес и розовый, и синий,
А Дед Мороз такой румяный.

Где ничего вкусней сосульки,
Где сам себе игрушки клеишь,
Где каша манная в кастрюльке,
А апельсин, когда болеешь.

Где горькая микстура в ложке,
Где с пенкой молоко в стакане,
Где в плед завернутая кошка,
Где тетя Валя на экране.

Где мандарины пахнут елкой,
Где под столами новоселье,
Где нос укутан в шарфик колкий,
Где угол – плата за веселье.

Где кубики "Гематогенки"
Ещё вкуснее шоколадки.
Где вечно сбитые коленки.
Где с промокашками тетрадки.

Где счастье – если мама дома,
Где горе – если спать ложиться,
И ничего ценней альбома,
И ничего страшнее «Мыться!»

Где примерзают руки к санкам,
И где еще не стыдно плакать…
Вези меня вперед, ледянка!
Ты знаешь, я умею падать!!!

*й

**

Пока мы живы, можно всё исправить,
Всё осознать, раскаяться, простить.
Врагам не мстить, любимым не лукавить,
Друзей, что оттолкнули, возвратить.

Пока мы живы, можно оглянуться,
Увидеть путь, с которого сошли.
От страшных снов очнувшись, оттолкнуться
От пропасти, к которой подошли.

Пока мы живы... Многие ль сумели
Остановить любимых, что ушли?
Мы их простить при жизни не успели,
И попросить прощенья не смогли...

Когда они уходят в тишину,
Туда, откуда точно нет возврата,
Порой хватает нескольких минут
Понять – о, Боже, как мы виноваты!

И фото – чёрно-белое кино.
Усталые глаза – знакомым взглядом.
Они уже простили нас давно
За то, что слишком редко были рядом,

За не звонки, не встречи, не тепло.
Не лица перед нами, просто тени...
А сколько было сказано "не то",
И не о том, и фразами не теми.

Тугая боль, – вины последний штрих, –
Скребёт, изводит холодом по коже.
За всё, что мы не сделали для них,
Они прощают. Мы себя – не можем...

Н.Заболоцкий

Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
Заправлена в трусы худая рубашонка,
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
Черты лица остры и некрасивы.
Двум мальчуганам, сверстникам её,
Отцы купили по велосипеду.
Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,
Гоняют по двору, забывши про неё,
Она ж за ними бегает по следу.
Чужая радость так же, как своя,
Томит её и вон из сердца рвётся,
И девочка ликует и смеётся,
Охваченная счастьем бытия.
Ни тени зависти, ни умысла худого
Ещё не знает это существо.
Ей всё на свете так безмерно ново,
Так живо всё, что для иных мертво!
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бедная дурнушка!
Мне верить хочется, что сердце не игрушка,
Сломать его едва ли можно вдруг!
Мне верить хочется, что чистый этот пламень,
Который в глубине её горит,
Всю боль свою один переболит
И перетопит самый тяжкий камень!
И пусть черты её нехороши
И нечем ей прельстить воображенье,-
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом её движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

В столице снег, а у тебя дожди
заполнили фонтан с арабской вязью.
Смириться надо нам с мобильной связью,
и ты меня, пожалуйста, дождись.

Боюсь я пропустить твои звонки,
окутаны слова протяжным эхом…
Прерывистые волны и помехи
напоминают, как мы далеки.

Моё окно закрыто декабрю,
а сердце распахнулось для тревоги.
Нам вяжет время скользкие дороги,
а я слова летящие дарю.

Мы встретимся, когда пройдёт мороз,
он выпустит из рук волшебный посох,
трава засеребрится в лёгких росах
и вырастут побеги тонких лоз.

В столице снег, а значит время вьюг.
Мобильный телефон молчит в кармане,
но сердце, как положено в романе,
из русских зим летит на тёплый юг...
Надежда Дёмина

Это - знать, что никто, никогда, и вот так, безответно,
безоглядно и безоговорно, и, без причин,
не полюбит тебя —... как спросонья обнимут эти,
руки самые нежные из миллиардов мужчин...

«Я любу тебя, мама!» - прильнет бархатистая щечка,
и душа замерла от впервые услышанных слов,
и внутри так предательски что-то впервые щекочет...
и — уткнешься ты носом в любимейшую из голов...

Это — знать, что сыновья любовь, как любое — не вечна...
и в тринадцать — упрямо плечами она поведёт,
от вечерних объятий она отмахнется конечно,
и от губ материнских насупленно лоб отведёт...

Это — знать, что однажды Она, так юна... тонконога,
будет с вызовом, или, робея, тебя изучать,
и стоять за плечами, осматриваясь у порога..
и те плечи, родные, - руками своими сжимать...

А потом, наблюдая, как сын ест блины со сметаной,
спрятав глубже в себя непривычную новую боль,
просто тихо сказать «дай же Бог тебе, милый, как мамой,
хоть на сотую долю быть так же любимым женой»

….Это — знать, что когда даже радость — проснуться с рассветом,
не дождавшись звонка, себе новых прибавив морщин,
Просто верить - никто, никогда,и вот так, безответно,
безоглядно и безоговорно, и, без причин,

не полюбит тебя! … И опять, обреченно- упрямо,
сына ждать..Может быть, только сверху увидев потом,
как губами дрожащими шепчет «люблю тебя, мама!»
от дождя пряча ворох пионов под мокрым пальто...

*
а

Клялась ты - до гроба
Быть милой моей.
Опомнившись, оба
Мы стали умней.

Опомнившись, оба
Мы поняли вдруг,
Что счастья до гроба
Не будет, мой друг.

Колеблется лебедь
На пламени вод.
Однако к земле ведь
И он уплывет.

И вновь одиноко
Заблещет вода,
И глянет ей в око
Ночная звезда.


Н.Заболоцкий

Эльдар Рязанов

Я, словно бабочка к огню,
стремилась так неодолимо
в любовь — волшебную страну,
где назовут меня любимой,

где бесподобен день любой,
где б не страшилась я ненастья.
Прекрасная страна — любовь.
Ведь только в ней бывает счастье...

...Пришли иные времена,—
тебя то нет, то лжешь, не морщась.
Я поняла, любовь — страна,
где каждый человек — притворщик.

Моя беда, а не вина,
что я наивности образчик.
Любовь — обманная страна,
и каждый житель в ней — обманщик.

Зачем я плачу пред тобой
и улыбаюсь так некстати...
Неверная страна — любовь.
Там каждый человек — предатель.

Но снова прорастет трава
сквозь все преграды и напасти.
Любовь — весенняя страна,
и только в ней бывает счастье.

как ты там моя жизнь? у нас ночь.
два почти, а мне все не спится.
ты там встретила нашу дочь?
верю встретила, раз мне снится.

у меня и седин уже нет,
кот наш старый сбежал на прошлой,
мне почти девяносто лет,
держит жизнь меня как нарошно.

вот пытались меня увезти,
в престарелый. но я не сдался,
ты учила вперед идти,
только я без тебя сломался.

мои руки не держат чай,
и вставать тяжело мне в дважды,
ты держись моя жизнь не скучай,
окажусь там и я однажды.

у меня твое фото на тумбе,
первый свадебный красочный вальс,
твои розы завяли на клумбе,
доживу, посажу еще раз.

мне таблетки не лезут в горло,
валерьянкой пропах весь дом,
моя жизнь, мне почти не больно,
в одиночестве есть за столом.

ты просила меня быть сильным,
в свой последний тяжелый вечер,
но когда я иду к могиле,
то вдвойне жду с тобою встречи.

дорогая моя старушка,
без тебя тяжело, нет мочи.
вот моя, вот твоя подушка.
скоро буду. спокойной ночи.

ДОЛГИЙ ДОЖДЬ ПРИЛЬНУЛ К ХОЛОДНЫМ СТЁКЛАМ
БУДТО НЕ БЫВАЛО ТЕПЛЫХ ДНЕЙ,
УЛИЦА ОЗЯБШАЯ ПРОМОКЛА,
В ЛУЖАХ ОТРАЖЕНИЕ ОГНЕЙ.
ВЕТЕР ОБЪЯВЛЕНИЯ ПОЛОЩЕТ,
БУКВЫ РАСПЛЫЛИСЬ И ВКРИВЬ И ВКОСЬ
МЫ МЕНЯЕМ ОБЩУЮ ЖИЛПЛОЩАДЬ.
НА ЛЮБЫЕ ДВЕ, ПОДАЛЬШЕ - ВРОЗЬ.
ДОЛГИЙ ДОЖДЬ, ПОРА ОСЕННЕЙ СКУКИ
ЧТО-ТО НАМ НЕ УДАЛОСЬ ПОНЯТЬ.
И ОДНУ ЛЮБОВЬ НА ДВЕ РАЗЛУКИ
МЫ С ТОБОЙ РЕШИЛИ ПОМЕНЯТЬ.
ТЕЛЕФОН ЗВОНИТ БЕЗ ПЕРЕДЫШКИ
ТРУДКУ СНЯТЬ СКОРЕЕ ТЫ СПЕШИШЬ,
ПОКАЗАЛОСЬ МНЕ, ЧТО СЛИШКОМ ЧАСТО
НЕ ТУДА ПОПАЛИ - ГОВОРИШЬ.
ДОЛГИЙ ДОЖДЬ, РАЗБРОСАННЫЕ ЛИСТЬЯ,
ВОТ И МЫ НЕ МОЖЕМ ВМЕСТЕ БЫТЬ
ОТКРЫВАТЬ НЕ СТОИТ СТАРЫХ ИСТИН
РАЗОЙТИСЬ – НЕ ЗНАЧИТ РАЗЛЮБИТЬ.
ЗАЧЕРКНИ « ПРЕКРАСНАЯ ЖИЛПЛОЩАДЬ,
ЛИФТ, БАЛКОН, ГОРЯЧАЯ ВОДА»
НАПИШИ « ЕСТЬ ДВЕ ДУШИ ПРОДРОГШИХ,
ДОЛГИЙ ДОЖДЬ И ДОЛГАЯ БЕДА»

Птичий рынок. Смешались звуки.
Лай. Мяуканье. Гомон. Трели.
Продаюсь я в чужие руки.
Продаюсь уже две недели.

Я озяб. Я устал. Простужен.
Что вы ходите здесь кругами?
Мне хозяин другой не нужен.
Мне бы снова вернуться к маме.

Солнце к лесу склонилось низко.
Птичий рынок. Апрель. Суббота.
Вот опять начинают тискать -
Непонятная фифа в ботах.

Сбился набок берет упрямо,
шарф нелепый на шее тонкой.
- Вы бы мимо гуляли, дама.
Вам бы лучше купить болонку.

Вряд ли сможем ужиться вместе.
На меня не найти управу.
Я пока лишь комочек шерсти,
но ведь вырасту волкодавом.

Мне бы степь без конца и края,
ту, где ветер свободой пахнет,
Ту, где солнце встречают лаем,
а в квартире у вас зачахну.

Только фифа вдруг близоруко
заглянула в глаза с тревогой
И спросила: - Ты будешь другом?
Я устала быть одинокой.

Столько смысла и столько боли
было в этом простом вопросе,
Что нечаянно, поневоле
я лизнул её тёплый носик.

Носик сморщился так умильно...
До чего ж хороша суббота!
Я вот вырасту, стану сильным.
И порву всех за фифу в ботах...

А знаешь, все еще будет!
Южный ветер еще подует,
и весну еще наколдует,
и память перелистает,
и встретиться нас заставит,
и еще меня на рассвете
губы твои разбудят.
Понимаешь, все еще будет!
В сто концов убегают рельсы,
самолеты уходят в рейсы,
корабли снимаются с якоря...
Если б помнили это люди,
чаще думали бы о чуде,
реже бы люди плакали.
Счастье - что онo? Та же птица:
упустишь - и не поймаешь.
А в клетке ему томиться
тоже ведь не годиться,
трудно с ним, понимаешь?
Я его не запру безжалостно,
крыльев не искалечу.
Улетаешь?
Лети, пожалуйста...
Знаешь, как отпразднуем
Встречу!

Вероника Тушнова

Любимые уходят не из дома,
Любимые уходят из души…
Проклятый телефон со зла изломан,
Ломаются в руках карандаши.

Кому звонить? Кому писать? Все тщетно.
В пустой квартире эхом бродит звук.
В углы, как в паутину, незаметно
Вползает одиночество – паук.

Ты вдруг поймешь отчаянно и странно,
Что ты один! Один среди теней.
И что в воспоминаниях вчерашних
Блуждать придется очень много дней.

До новой встречи будет путь не ближний.
Откинь скорее прошлое свое.
Бывает, не хватает целой жизни
Понять душой, что вот оно - твое!

Услышьте все, кому печаль знакома!
ЛЮБИМЫХ НЕ ТЕРЯЙТЕ НИКОГДА!!!
Любимые уходят не из дома,
Они ИЗ НАС уходят навсегда…

Незрячие слушают звуки. И в каждом из них слышат Бога,
И в каждом из них открывают все то, что неведомо нам.
Незрячим осталось лишь слышать. Незрячим осталось лишь трогать.
Незрячим осталось лишь верить звучащим вокруг голосам.

Они слышат шелест движений, они слышат шепот страданий,
Они слышат крики деревьев и времени загнанный вздох.
Они слышат каждое слово, что в глупости сказано нами,
Они слышат каждое сердце и учат его как урок.

Незрячие в шуме и лязге способны нащупывать пенье,
Они слышат чью-то молитву, зовущую их вдалеке,
Они слышат долгий крик жизни, рождения, смерти, взросленья,
И каждый листок, каждый камень - на их говорит языке.

Незрячие слышат все стены, незрячие слышат дорогу,
Незрячие слышат минуты, незрячие слышат года.
Незрячие слушают звуки. И в каждом из них слышат Бога.
Слепому не страшно не видеть, слепого страшит тишина.

Аль Квотион