Хозяйке на заметку
| Сообщение | Автор | |
|---|---|---|
|
06 Янв 2016 1:45
 |
Libelle
Гость
|
|
|
Джон Шемякин
28 ноября 2015 г Ездил в госпиталь - лечить выбитое плечо. Очередь. Сижу в очереди. Кругом увечные. Люди живут насыщенной жизнью, так скажу. Сидят, пробуют ходить, стучат костылями, воют, катаются туда-сюда. Один бравый гражданин ( его, видимо, молотками всей семьёй вразумляла) - чисто Нельсон. Отдавал команды санитару, куда его вести, с какой скоростью, налево или направо. Отдавал команды "Стоп!" В зубах держал направления, целую пачку, но речь внятная, глаза горят. Семье придётся с ним немало ещё потрудиться. Несколько традиционных горемык с проломанными бошками лежат на каталках. К ним девушки красивые подходят в халатах, называют по имени и отчеству, спрашивают чего-то. Нет ли, мол, аллергий на что-то целебное? А у товарищей аллергий даже на топор в спину не наблюдаются. Но отвечают товарищи очень взвешенно, подбирают термины, советуются между собой, переспрашивают про новокаин. Вдумчиво относятся к здоровью. Ко мне никто по имени-отчеству не обращается. Сижу заброшенный. В следующий раз постараюсь попасть в госпиталь в более презентабельном виде. Зеленое пальто женское (тм) на голое тело надену, а лисий воротник подпалю. Сразу заимею отчество, симпатичную практикантку, а если ногу подогну, так и каталку с терпеливым санитаром. Покатаюсь по коридорам в дымящемся воротнике, пообщаюсь, понравлюсь всем. Но в больнице мне и так понравилось, честно скажу. Не знаю уж, как тут лечат, но персонал вежливый, аккуратный, сообразно туготелый. Хорошо. Я бы, например, так не смог. Ходил бы мрачно в резиновом фартуке с пилой в руке. Называл бы всех по внешним приметам и странностям. Пока сидел в очереди читал стенды про болезни. И понял, что болеем мы в основном, т.е. по настоящему так, серьёзно, болезнями каменного века. Говоря точнее, нового каменного века, неолита. Когда нужда заставила выращивать и жрать растения вместо добытых на диких охотах аппетитных, но ужасно хитрых животных. Тут много причин: и постоянный изнурительный труд и скученность, и одомашненные овцы с поросятами, и недостаток белка и прочее. Свинье и куры подарили нам грипп, лошади - сибирскую язву, коровы - корь, верблюды - оспу. Где люди и зерно - там мыши и крысы (чума). Хлебушек умеет ждать и мстить. Всё, что начали выращивать в неолите, то и едим по сю пору. 93 процента пищи человека сегодня - это то, что мы начали робко и без особой надежда сеять в каменном веке. Рис, пшеница, маниока, сорго, просо, бобы, ячмень, рожь, овес, кукуруза, картофель. Все это мы начали сеять в каменном веке. 11 видов съедобных рстений. Всего, как мы знаем, съедобных видов растений насчитывается более 30 000 видов. Но предки наши, шатаясь от цинги и грибов, выбрали 11. И всё! И тут вот что ещё очень важно: ведь люди тогда на себе все пробовали и горбатились на чистой вере и риске. Ну, к примеру, прямой генетический предок кукурузы - это трава обычная теосинте. Сколько надо было не гарантирующих успеха стараний, чтобы из травы получить кукурузу которая без человека расти не может: у кукурузы зерна сами не отделяются от початка - без человека кукуруза вымрет. А картофель? Чистый же яд был в доисторические времена. Гликоалкалоидов больше, чем в никотине. Как люди снизили этот гликоалкалоидный индекс? Как догадались, что именно у этой отравы, у этого ядовитого кустика есть перспектива? Сколько загнулось индейцев на этом деле? Какая вера нужна, что игра стоит свеч? Это подвиг. То есть мой доисторический дедушка, царствие ему небесное, постановил, а я, стало быть, воплощаю его пищевые желания и наработки в жизнь И болею его болезнями. Плюс доктора накидали, конечно, болезней ещё, но это болезни такие... половина для самих докторов, половина от самих докторов. Добрая природа постановила - жить человеку надо лет сорок, не больше. К сорока годам человек полностью выполнял свои предназначения и обязан был лечь удобрением в новую борозду для нового поколения. Родил, построил, пересказал основы космогонических мифов, научил остатками зубов расщеплять ветки - всё! Дедушке пора в дорогу. Потом человек стал хитрить с природой. Тянуть срок своего пребывания. Вот тут доктора с их болезнями и стали нужны. За что им спасибо, конечно. Все это дело я негромко рассказывал свои калекам по соседству. Меня чуть в другое отделение не направили. Но вышел доктор Юрий Михайлович и я узнал в нём басовика своей юношеской группы "IRA". В рентген кабинете вел себя прилично, напевая классические мелодии. |
||
|
06 Янв 2016 2:03
|
Libelle
Гость
|
|
|
Джон Шемякин
14 ноября 2015 г. · Туда летел самолётом. Вхожу в салон опоздавшим. Весь салон в черных форменных ушанках. Весь салон. Я зашёл. Офицер ( решительно во всем черном) встал с кресла 2С и взмахнул рукой. Ушанки синхронно снялись. Я в проходе стою. Первый раз такое вижу. Хотел прослезиться и срывающимся в фальцет голосом вскричать: "Благодарю за службу! Господа гардемарины, эскадре с якоря сниматься, бою походу товсь! Японский адмирал, который болтается сейчас у рейда, хочет нас атаковать! Пусть! И если же судьба сулит нам смерть! И ежели этот наш парад последний! Знайте! Мы идём! Сомнения! Прочь! На прорыв! С богом! Ура! Гимн! " Вместо этого скоренько прошмыгнул на своё место, где конспиративно затаился. Достал из портфеля лёгкий завтрак, начал деликатесно обстукивать о подлокотник яйца, присаливать их и лучиться при этом добротой и тихим покоем. Потом вытирал о кресло руки в плавленном сырке. Нахимовцы, видимо. Весь полёт нахимовцы общались между собой солидными оперативными голосами. Такие голоса должны звучать по богатым адмиралтействам, в дубовых залах с чуть выпуклыми наружу окнами, над картами с обозначениями броненосных соединений. Под шорох подобных голосов линкоры начинали слепо водить главными калибрами. Когда рядом вымуштрованные люди, чувствуешь себя нескладным штафиркой. Вздыхаешь. Сидишь с торчащей напряженной шеей и ругаешь себя за то, что когда-то свернул не на ту дорожку. Я думаю, что сейчас я был бы хоть даже и генерал-майором для начала. Или, напротив, стоял бы в карауле с полуоторванным одиноким погоном с единственной крошечной звёздочкой. Кругом полярная ночь, боязливые встрепанные ледовитым ветром волки смотрят в окно караулки, а я с пегой бородой до пояса и седыми кудрями из-под случайной бескозырки свято и прямо караулю телефон страшной поляной связи. Один на острове третью навигации. Зная меня, выбрать третий вариант развития событий сложно. Обратно (так получилось и не спрашивайте, как получилось) летел лоукостером Победа. Полёт сразу же задался. Ещё на земле. Два раза бегал в кассу, чтобы допустили к полёту. Рядом какой-то гражданин доплачивал за багаж. Предложил гражданину сдать в багаж спутницу, а женой в 57 кг весом объявить перед господом чемоданчик свой. Посадить чемоданчик с собой рядышком и, демонстративно милуясь, долететь до места назначения. Ныне времена такие, что попрекать некоторой странностью в выборе сожителя не должны. Жене же и в целлофане будет нескучно с прочими грузами лежать, если удастся распространить мою идею среди прочих. Это ведь выгодно! По лоукостеровски! Убедить до конца не удалось, потому как из кассы меня погнали в другую кассу. Обернулся на бегу. Супруги смотрели друг на друга, как бы узнавая себя с другой что ли стороны. Прибавил ходу. После лаяний у кассы и просовыванием в окошко выразительного лица, конечно, стал совсем опаздывать. К посадке гнал на всех парах. Прижимая к груди портфель, вошел, вновь опоздавши, в салон. В салоне - исключительно зеленые штаны, красные боты, вязаные шапки, подкрученные усы, бороды, очки. Целый самолёт. Все напоследок струячат в сеть свои стильные идеи и находки. Один сразу на трёх гаджетах наяривал. Видимо, вожак свирепой стаи. Как я таких называю, хипстер-секач. Остальные, впрочем, пожиже. Прошёл на своё место волной походкой, иронично смотря по сторонам. Жаль, никто внимания не обратил. Все заняты жизнью. Персонал на "Победе" прекрасный. Видно, что хотят пассажиров радовать - повязали на себя косынки, например. Свет включали, выключали. На малейший шорох с мест неслись с телегой со всех ног. "Мусор! У вас есть мусор!" Открыл бутылку воды, купленной под гипнозом у тётки, стоящей с бутербродной телегой на пути между кассами. Тут же почувствовал на себе немигающий взгляд сопровождающего члена экипажа. Пробовал пить, покашлял. Сжал бутылку в кулаке. Свободной рукой открыл журнал из кармашка. Прямо на развороте "Как нам сберечь самолёт?" Прочитав информацию о том, что пассажиры обязаны сберечь самолёт, решил попить снова. Снова шипнул пробкой бутылки. И снова немигающий взгляд. Тут свет вырубили, слава те господи. "Не отдам", - так решил. Победой доволен. |
||
|
08 Янв 2016 23:43
|
Libelle
Гость
|
|
|
Андрей Платонов.Цитаты.
-Чего ты поднялся? - спросил его Сафронов. - Сидя у меня мысль еще хуже развивается. Я лучше постою. - Ну, стой. Ты, наверное, интеллигенция - той лишь бы посидеть да подумать. -Девочка осторожно села на скамью, разглядела среди стенных лозунгов карту СССР и спросила у Чиклина про черты меридианов: — Дядя, что это такое — загородки от буржуев? — Загородки, дочка, чтоб они к нам не перелезали, — объяснил Чиклин, желая дать ей революционный ум. -При наличии горя в груди надо либо спать, либо есть что-либо вкусное.- -На краю колхоза стоял Организационный Двор, в котором активист и другие ведущие бедняки производили обучение масс; здесь же проживали недоказанные кулаки и разные проштрафившиеся члены коллектива, одни из них находились на дворе за то, что впали в мелкое настроение сомнения, другие — что плакали во время бодрости и целовали колья на своем дворе, отходящие в обобществление, третьи — за что-нибудь прочее, и, наконец, один был старичок, явившийся на Организационный Двор самотеком, — это был сторож с кафельного завода: он шел куда-то сквозь, а его здесь приостановили, потому что у него имелось выражение чуждости на лице.- -Ночь продолжалась в саду, вдалеке скрипела тележка Жачева — по этому скрипящему признаку все мелкие жители города хорошо знали, что сливочного масла нет, ибо Жачев всегда смазывал свою повозку именно сливочным маслом, получаемым в свертках от достаточных лиц; он нарочно стравлял продукт, чтобы лишняя сила не прибавлялась в буржуазное тело, а сам не желал питаться этим зажиточным веществом. - Мертвые не шумят, - сказал Вощев мужику. - Не буду, - согласно ответил лежачий и замер, счастливый, что угодил власти. -Не расти, девочка, затоскуешь! -Некуда жить, вот и думаешь в голову. |
||
|
08 Янв 2016 23:53
|
Libelle
Гость
|
|
|
-Еще высоко было солнце, и жалобно пели птицы в освещенном воздухе, не торжествуя, а ища пищи в пространстве; ласточки низко мчались над склоненными роющими людьми, они смолкали крыльями от усталости, и под их пухом и перьями был пот нужды — они летали с самой зари, не переставая мучить себя для сытости птенцов и подруг. Вощев поднял однажды мгновенно умершую в воздухе птицу и павшую вниз: она была вся в поту; а когда ее Вощев ощипал, чтобы увидеть тело, то в его руках осталось скудное печальное существо, погибшее от утомления своего труда.
-Трудись и трудись, а когда дотрудишься до конца, когда узнаешь все, то уморишься и помрешь. Не расти, девочка, затоскуешь. -Ученье мозги пачкает, а я хочу свежим жить! -Упоев взял руку Владимира Ильича, рука была горячая, и тягость трудовой жизни желтела на задумавшемся лице Ленина. - Ты гляди, Владимир Ильич, - сказал Упоев, - не скончайся нечаянно. Тебе-то станет все равно, а как же нам-то. -Вся любовь происходит из нужды и тоски; если бы человек ни в чем не нуждался и не тосковал, он никогда не полюбил бы другого человека. - Ты видел когда-нибудь коммунистическую партию? Нет, товарищ Петр, мне ее не показывали. Я в деревне товарища Чумового видел! -Работающих пролетариев много, а думающих мало, — я наметил себе думать за всех. Понял ты меня или молчишь от дурости и угнетенья? -Новые землекопы постепенно обжились и привыкли работать. Каждый из них придумал себе идею будущего спасения отсюда – один желал нарастить стаж и уйти учиться, второй ожидал момента для переквалификации, третий же предпочитал пройти в партию и скрыться в руководящем аппарате, - и каждый с усердием рыл землю, постоянно помня эту свою идею спасения. -И решив скончаться , он лег в кровать и заснул со счастьем равнодушия к жизни -Яков Титыч отказывался от своей старости – он считал, что ему не пятьдесят лет, а двадцать пять, так как половину жизни он проспал и проболел – она не в счет, а в ущерб. -…Он так грустил по мертвому отцу, что мертвый мог бы быть счастливым |
||
|
09 Янв 2016 0:08
|
Libelle
Гость
|
|
|
-Пашку отдали бабе в мужья, и он из страха перед ней стал жить сознательным тружеником, благодаря свою судьбу и советскую власть, в руках которой эта судьба находится.
Начиная с того светлого судебного момента и доныне Пашка все время лез в гору и дошёл до поста председателя колхоза - настолько в нём увеличилось количество ума благодаря воздействию сознательной супруги -"Все мы хамы и негодяи!" - правильно определил себя Прохор Абрамович, и от этой правильности ему полегчало. -Чепурный пощупал лопух - он тоже хочет коммунизма: весь бурьян есть дружба живущих растений. Зато цветы и палисадники, и еще клумбочки, те - явно сволочная рассада. -Если бы мой брат Митя или Надя - через 21 год после своей смерти вышли из могилы подростками, как они умерли, и посмотрели бы на меня: что со мной сталось? - Я стал уродом, изувеченным, и внешне, и внутренне. - Андрюша, разве это ты? - Это я: я прожил жизнь. -Чиклин имел маленькую каменистую голову, густо обросшую волосами, потому что всю жизнь либо бил балдой, либо рыл лопатой, а думать не успевал.. -Родившись, он удивился и так прожил до старости с голубыми глазами на моложавом лице. 
- |
||
|
10 Янв 2016 20:35
|
Dorothea
  |
|
|
Александр Иванов
Писание и дыхание
Не писал стихов И не пиши! Лучше погуляй И подыши. За перо поспешно Не берись, От стола подальше Уберись. Не спеши, не торопись, Уймись, Чем-нибудь, в конце концов, Займись. Выброси к чертям Карандаши. Полежи, в затылке почеши. Суп свари, порежь на кухне лук. Выпей чаю, почини утюг. Новый телевизор разбери — Посмотри, что у него Внутри. Плюнь в окно И в урну попади! В оперетту вечером Пойди. Вымой пол, Прими холодный душ, Почитай на сон грядущий Чушь... Что-нибудь, короче, Соверши! Не писал стихов И не пиши! |
||
|
10 Янв 2016 20:53
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
Завязка с развязкой
Неизбывнее мук не бывает вовек... Так случается вдруг: бросит пить человек! Он уже не войдет в переполненный зал... Огорчится народ: «Вот беда... Завязал!» Но ведь то не навек... День пройдет. Два пройдет. Снова — слаб человек! — в ресторан он пойдет, а верней, не войдет, а вползет в дымный зал... Улыбнется народ, говоря: «Развязал!..» |
||
|
10 Янв 2016 20:56
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
Кризис жанра
Писала я в своих стихах об этом постоянно, что между нами было — ах! — подобие романа. Но не снискал роман успех, хоть создан был на совесть. Возникла между нами — эх! — взамен романа повесть. Но повесть испустила дух, и долго я ревела. Возникла между нами — ух! — короткая новелла... И вот пишу, скрывая вздох не радуясь нисколько: была, была меж нами — ох! — пародия — и только. |
||
|
10 Янв 2016 21:07
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
Надпись на обломках
Дабы навек не кануть в Лету и в памяти потомков жить, могу безликому поэту такую надпись предложить: «Конец марксизма-ленинизма. Россия вспряла ото сна. И на обломках коммунизма Напишут наши имена!» |
||
|
10 Янв 2016 22:45
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
Бес соблазна
Посмотрите! Не напрасно вы оглянетесь, друзья! Эта женщина прекрасна, но еще прекрасней я! Эта женщина со мною! Это я ее веду! И с улыбкой неземною это с нею я иду! Посмотрите, как сияют чудных глаз ее зрачки! Посмотрите, как сверкают на моем носу очки! Как зеленое в полоску этой женщине идет! Как курю я папироску, от которой дым идет! Я не зря рожден поэтом, я уже едва дышу, Я об этом, я об этом непременно напишу! Я веду ее под ручку из музея в ресторан. Авторучка, авторучка мне буквально жжет карман! Я иду и сочиняю, строчки прыгают, звеня, Как прекрасно оттеняю я ее, она — меня! Мы — само очарованье! И поэзия сама — Способ самолюбованья, плод игривого ума... |
||
|
10 Янв 2016 23:01
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
В плену ассоциаций
Я видел, как под ливнем кошка мокла, хотел поймать ее, но не поймал... Она напоминала мне Софокла, но почему его — не понимал. Я видел, как из зарослей укропа навстречу мне однажды вылез крот, разительно напомнивший Эзопа и древний, как Гомер и Геродот. А раз видал, как с кружкою Эсмарха старушка из аптеки шла к метро. Она напоминала мне Плутарха, Вольтера, Острового и Дидро. Я мог бы продолжать. Но почему-то не захотел... Я шницель уминал, сообразив — но поздно! — что кому-то кого-то же и я напоминал! |
||
|
10 Янв 2016 23:07
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
Вложение
Я мало в жизни понимала, Тепло надежд в душе храня. В меня родной завод немало Вложил накала и огня. Но в жизни счастья я искала, Вдоль по течению гребя... Еще какого-то накала Мне не хватало без тебя. Клянусь, что без объятий милых Мне не прожить теперь и дня. Да весь завод вложить не в силах Того, что ты вложил в меня! |
||
|
10 Янв 2016 23:09
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
Вопрос без ответа
Год за годом меня подозрение гложет: у поэта судьба быть счастливой не может... Понял я, в комфортабельной сидя машине: если в яме гниешь — значит, ты на вершине! Почему ж я не гол, не гоним, не увечен, почему так трагически всем обеспечен? Почему я не в яме, не в смрадной темнице, почему же я снова в английской столице? Почему я, как зверь, не в железном вольере, почему ж я опять на французской Ривьере? Нет чтоб с шапкою рваной стоять побираться, мне приходится вновь на Кавказ собираться. Ведь и дача моя, под Сухуми бунгало, на застенок сырой не похожа нимало... Значит, что-то не так, в чем-то я заблуждаюсь, если жизнью доволен, собой наслаждаюсь... Где ж та яма, в которой мне гнить полагалось, разве что-то чего-то во мне испугалось?.. Горблю спину я над золоченым корытом. Почему?! Но вопрос остается открытым. |
||
|
10 Янв 2016 23:20
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
Делай, как я
Когда пьешь кофе натощак И забываешь о еде, Ты поступаешь, как Бальзак, Который Оноре и де. Когда в тебе бурлит сарказм И ты от гнева возбужден, Ты просто вылитый Эразм, Что в Роттердаме был рожден. Когда, освободясь от брюк, Ложишься навзничь на диван, То поступаешь ты, мой друг, Как мсье Гюи де Мопассан. Когда ты вечером один И с чаем кушаешь безе, Ты Салтыков тире Щедрин И плюс Щедрин тире Визе. Когда ж, допустим, твой стишок Изящной полон чепухи, То поступаешь ты, дружок, Как Кушнер, пишущий стихи. |
||
|
10 Янв 2016 23:23
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
Дерзновенность
Здоровье ухудшалось постепенно, Районный врач подозревал гастрит. Но оказалось, что скала Шопена Во мне самой торжественно парит. Ночами я особенно в ударе, Волшебный звук я издаю во сне; Но это просто скрипка Страдивари Сама собой пиликает во мне. И без того был организм издерган, В глазах темно и в голове туман... И вот уже во мне не просто óрган — Нашли собора Домского оргáн! Потом нашли палитру Модильяни, Елисавет Петровны канапе, Подтяжки Фета, галстук Мастроянни, Автограф Евтушенко и т.п. Врачи ломали головы. Однако Рентгеноснимок тайну выдает: Представьте, что во мне сидит собака Качалова! И лапу подает! Непросто изучить мою натуру, Зато теперь я обучаю всласть, Во-первых, как войти в литературу, И во-вторых, — в историю попасть. |
||
|
11 Янв 2016 6:57
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
Заколдованный круг
Говорит моя подруга, чуть дыша: — Где учился ты, голуба, в ЦПШ? Чашу знаний осушил ты не до дна, Два пи эр — не площадь круга, а длина, И не круга, а окружности притом; Учат в классе это, кажется, в шестом. Ну поэты! Удивительный народ! И наука их, как видно, не берет. Их в банальности никак не упрекнешь, Никаким ключом их тайн не отомкнешь. Все б резвиться им, голубчикам, дерзать. Образованность все хочут показать... |
||
|
11 Янв 2016 6:59
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
Занос
Мой путь причудлив чрезвычайно, Мой путь непрост. Меня мечтой необычайной Внесло на мост. Не исключение из правил И не каприз. Я огляделся, грудь расправил И глянул вниз. Там все искрилось и сверкало, — Текла река. Там ты, раздевшись, загорала Среди песка. Что еще надо человеку? Зовет мечта. Я бросился в тебя, как в реку, С того моста. Лечу и думаю: давненько Я не летал... Но, к сожалению, маленько Не рассчитал. Летел я правильной кривою Под плеск волны. Но приземлился головою На валуны. Должно быть, слишком разогнался, Устал парить... Встал, отряхнулся, причесался И сел творить. |
||
|
11 Янв 2016 7:01
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
Зимняя фантазия на Сенатской
Я стою на плацу перед Зимним дворцом С искаженным от страха и горя лицом. Что такое — скандал, наваждение, бред? Где Сенатская площадь?! Должна быть, а нет! На Сенатской стою... Страх не сходит с лица: Нету Зимнего здесь, хоть убейте, дворца! Я подобного просто не в силах понять, По моим представленьям, он должен стоять! С убеждением этим я вырос и жил, Я об этом стихи в одночасье сложил! Мне со смехом сказал пробежавший юнец: «Отродясь не стоял здесь твой Зимний дворец. Ты бы, дяденька, прежде чем что-то писать, Потрудился хотя бы об этом узнать...» |
||
|
11 Янв 2016 7:31
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
Ода всякой всячине
Все едино? Нет, не все едино: Хорь не корь. Конец не середина. Семга не сапог. Балет не драма. Кобзев не Кобзон. Валет не дама. Все едино? Нет, не все едино: Соль не соло. Утка не Ундина. Хвост не хобот. Басня не новелла. И Новелла, например, не Белла. Все едино? Нет, не все едино: Бутерброд с икрой не Буратино. Где-то я об этом говорила: Сок не сук. Горилка не горилла. Все едино? Нет, не все едино. И ночной сосуд не концертино. Кот не повар. Чепчик не чернила. Что и с чем еще я не сравнила? Все едино? Нет, не все едино. Мне сказали: что за чертовщина? Шпроты в масле не ребенок в люльке, Быть поэтом — не играть в бирюльки... |
||
|
11 Янв 2016 9:11
|
Dorothea
|
|
|
Александр Иванов
Свое и мое
Я меряю путь шагами, Не чьими-то, а моими, Ношу я с рожденья имя, Не чье-нибудь, а свое. На мир я смотрю глазами, Не чьими-то, а своими, И все, как поется в песне, Не чье-нибудь, а мое. Вожу я знакомство с музой, Не с чьей-нибудь, а моею, Бывает, стихи слагаю, Не чьи-нибудь, а свои. Иду в ресторан с женою, Не с чьей-нибудь, а своею, Друзья меня ждут под вечер, Не чьи-нибудь, а мои. Я потчую их стихами, Не чьими-то, а своими, Я им открываю душу, Не чью-нибудь, а свою. Стихами по горло сыты, Не чьими-то, а моими, Они вспоминают маму, Не чью-нибудь, а мою... |
||
|
11 Янв 2016 11:12
|
Libelle
Гость
|
|
|
А были и такие:
Предзимнее поле Тихо, прозрачно и пусто, Жухнет сырое жнивье. Сено, полынь и капуста Сердце тревожат мое. Неба осеннего синька, Сизые краски полей, Словно рябая косынка Бабушки дряхлой моей. Мельница машет рукою, Едет бульдозер, шурша. Нежности, света, покоя Стылая просит душа. Морозью тянет предзимней, К ней уж давно я привык. Все это – невыразимо, Я выражаться отвык. Зябнет ворона. Вороне ж Снится шуршанье берез. Поезд уходит в Воронеж, Кушает лошадь овес. Холодно стало, однако. Нету вокруг никого. Лает с балкона собака. Больше пока ничего… Александр Иванов, 1975 Я помню хорошо те времена,когда вся семья усаживаласьсмотреть Смехопанораму.Иванов был красив какой-то дон-кихотской красотой. |
||
|
11 Янв 2016 11:20
|
Libelle
Гость
|
|
Всю жизнь я сторонился общественной жизни. Никогда ни в чем не участвовал. Не избирался, не привлекался, - словом, не высовывался. В юных пионерах был, а в комсомоле уже нет; о партии и говорить не приходится. Закончил художественно-графический факультет пединститута в шестидесятом. Чего-то где-то недолго преподавал, сам толком ничего не зная. Единственное, что числю в своих достижениях - начитан. Однако и в рядах борцов с системой меня не было. Трусость? Не без этого. Но одну причину все же назову. Был как-то на гастролях в городе Горьком, когда жил там в ссылке А.Д.Сахаров. Опросил я добрую сотню людей. «Ведь тут у вас Сахаров, сам Сахаров, понимаете, ведь он же за вас...» Ну и так далее. Ни один - ни один! - из опрошенных не нашел для замечательного человека доброго или хотя бы сочувственного слова. Непонимание, презрение, ненависть... И вот за этих людей, сказал я себе тогда, идти на свою Голгофу?! Да ни за что! Хотят быть рабами, пусть будут. А я уж как-нибудь; ну не повезло родиться в такую мерзкую эпоху, пересижу в своей пародийно-эпиграмматической скорлупе, на мой-то век, увы, «системы» хватит. Конечно, она обречена, но я не доживу. А.Иванов P.S. тем не менее, в 1993 году он подписал знаменитое «Письмо сорока двух» - обращение группы известных литераторов (среди подписавших - Лихачев, Окуджава, Даниил Гранин, Виктор Астафьев, Василь Быков) к гражданам, правительству и президенту России по поводу октябрьского путча 93-го, во время которого погибли сотни людей. До 30 лет он проработал простым преподавателем черчения в техникуме. Иногда писал «в стол» лирические опусы, чуть позже перешел к эпиграммам – очень тогда непопулярному жанру. Но именно они принесли Иванову первый успех - уже в конце 60-х у него вышло несколько сборников. А настоящая слава пришла вместе с появлением «Вокруг смеха». А.Иванов в роли Длинного в фильме "Две стрелы", 1989 год. Фото: А.Карельского 
Я снимался с СанСанычем в трагикомедии «Две стрелы» у Аллы Суриковой, он играл Длинного, я – Красноречивого. Тогда Иванов был в фаворе. Скромный, интеллигентный, очень выдержанный. «Вокруг смеха» закрыли лишь спустя два года, как и многие программы ТВ в начале 90-х. Отсутствие работы Иванов переживал тяжело, приходилось писать на заказ, что было не в его характере. Пил. В июне 96-го умер от обширного инфаркта, спровоцированного алкогольной интоксикацией. Женат Иванов был на одной из самых красивых питерских актрис – балерине Ольге Заботкиной. Жванецкий рассказывал, - когда они поженились с Ивановым, причем, случилось это очень быстро, буквально через месяц после знакомства, ее выбор потряс многих. В Заботкину были влюблены все, и то, что из этих «всех» она предпочла именно его… ну, значит, было в нем что-то такое… 
http://sadalskij.livejournal.com/509068.html |
||
|
16 Янв 2016 21:38
|
Libelle
Гость
|
|
|
Джон Шемякин
12 января в 17:40 · Первое, что бабушка услышала в Шанхае- это песню. Какую-то китайскую надрывную уличную песню. "Джон! Это было страшно! Эта песня все превратило в древность, все стало под ногами чужим, тысячелетиями обросли телеграфные столбы, как только эта песня зазвучала, мхом каким-то..." Только что был международный вагон, бархат и горячая вода в крошечном умывальнике купе, был свет, были звонки из вагона-ресторана, когда подавать завтрак с булками и финским маслом к кофе, люди курили немецкие сигареты, фотографировали виды, а тут эта песня. И все стало ненастоящим из того, что было надёжным и красивым секунду назад. Песню пел какой-то ветхий старец, активно орудующий куском мела по асфальту. Бабушке объяснил какой-то пухлый пассажир "из бывших", что старик пишет на асфальте историю своих неудач и жизненных бедствий. И что есть каноны этого дела. Нельзя, например, сразу писать, что все умерли. Надо подробно вести вязь человеческих болезней с приличными отступлениями. Нельзя скороговоркой указать, что бедствует автор. Степенно следует по этапам пройтись по пути падения в нищету и гибель. Вокруг старика на вокзале толпились ценители каллиграфической красоты человеческих страданий. Старик выл у них под ногами свою песню, все быстрее подводя к итогу росчерки. Половина зрителей были белые. Русские. Ушедшие на этот край земли кто сам, кто с остатками безумных атаманов, кто из Владивостока, кто откуда. Работающие прачками, полотёрами, сторожами и слугами в богатый китайских домах. Смотрели на меловую вязь заворожено. Для них сейчас брошенный дом, расстрелы и унижение за миску риса бедами особыми не казались. Старик открывал перед ними новую грань переживаний. Графический роман, комикс ужасов и превращений. Бабушка порылась в кармане багрового плаща и бросила какие-то монеты рядом с художником. Автор жалобно закричал и пополз к ней на коленях, воя всё более и более тонко. "Нельзя, нельзя!", - зашумели ценители. Старик выл, полз и продолжал чертить свои меловые знаки общей беды. Толпа двинулась за ним. "Какое тут бледное небо", - подумала бабушка, отступая спиной в вагону. -"Солнце здесь садится в Россию..." "Тут нет металлической мелочи, только бумажки, их надо класть аккуратно в ту корзину...Иначе беда..." "Какая ещё же беда?" - подумала бабушка, - "какая тут ещё одна беда может случится?" Закрыла глаза. Открыла глаза и перешагнула через вопящего сказителя. Уже в гостинице ей сделали выговор за непонимание и грубость. "Асфальт",- ответила бабушка, - "асфальт". Асфальт положили на вокзале два года назад японцы. Это она в путеводителе вычитала. А значит нет никакой древней традиции. А есть самолюбие художника и несчастные истеричные зрители. И японский асфальт для увековечивания бед. И бумажки-мелочь тут недавно. Оккупационные затеи. За такое не убьют. "Они до этого водой выводили по пыли - мол, всё мимолётно, все беды - ничто, все высохнет под великим небом. А тут повадились на асфальте нездоровое честолюбие выводить, беречь стали себя, относиться чуть более трепетно, чем надо..." "Но там толпа была! Могло случиться всякое. Там же эмигранты были и нищие!" "Ботинки", - ответила бабушка, - "на русских ботинки с европейской завязкой шнурков. Русские иначе шнурки завязывают: петельки так, а кончики - вот так. А у этих английская завязка. У хозяев насмотрелись. Хотят быть тоже белыми. Не русские уже, на самосуд неспособны. На чужое любят смотреть, свое не возьмут". "А агрессивные нищие?! Тоже не способны?! "Я сама агрессивная нищая", - ответила бабушка, - "а эти нищие руки моют, откуда у них мыло? У двух справа виски подбриты. Это полиция местная..." "А старик - японский генерал?" "А старик - гений..." |
||
|
17 Янв 2016 15:29
|
Libelle
Гость
|
|
|
Джон Шемякин ФБ.
Когда я пишу "приехал к нам конный разъезд психиатров" и описываю, как они на горячих вороных пляшут под нашим покосившимся тыном, я ведь не преувеличиваю, не выдумываю. Глядим на беснующихся внизу медиков, сбив на затылки шапки и медные тазики. Конечно, все мы немного угораем, теснясь у печурки в углу замка нашего ветхого. Конечно, всем семейством грезим по причине угара. Но сколько утром новостей зато, сколько свежих образов дарят мне домочадцы! Слушаешь домашних, ахаешь, честное слово...Настолько все подробно, реалистично и ужасно. А про конный разъезд дуроведов - так реальный случай же был. 12 марта 1914 года всё случилось. В Санкт-Петербурге. В этот день на хромолитографической фабрике Киббеля ( дом нумер 3 по Большой Ружейной улице) со склада утащили люди "в черных масках" 2447 портретов покойного писателя графа Льва Николаевича Толстого. Приезжала на место преступления века полиция. Портретов гения наворовали на 6 тысяч 200 рублей. Что довольно прилично по тем годам. Я бы на месте сыскной начал бы сразу петрушить безутешных наследников графа. Навели-то свои, понятно. А дальше знай только в дела новые показания подшивай да в читальнях засады устраивай. Грамотных любителей графа в Санкт-Петербурге было немало, но на 6 тыс.200 рублей таких ценителей раз-два и обчёлся. Сбывать насупившегося писателя надо было злоумышленникам срочно. А нужда - худший продавец, как говаривал известный нам по стодолларовой обесценивающейся бумажке Б. Франклин. Куда бы они метнулись с таким грузом опасным? Ясно же на вокзалы! Вывозить изображения косматого кудесника слова в Ярославль, Псков и в Нижний. Чтобы продавать под видом святого Савватея Пафлагонского. Тут я бы их всех и перехватал! На вокзале прямо! Но я сейчас не про то, как с жандармами вздымал бы кучи барахла из багажа обывателей и избивал титулярных советников. Я про то, что аккурат в день покражи образов Льва Николаевича на фабрике резиновых изделий "Треугольник" (наб. Обводного канала, дом нумер 138) более 50 работниц обратились с жалобами на отравление ядовитыми газами. А вся полиция - на поимке толстокрадов. Выслали на "Треугольник" какого-то санитарного инспектора (уверен, сообщника похитителей портретов гения). Санитарный инспектор на "Треугольнике" все обнюхал, но ядовитости особой в воздухе не обнаружил. Хотя отравленные ядами работницы таскали его по всем аспектам резинового производства и всячески склоняли к признанию очевидного. Газеты вышли с заголовками, что Государь Николай Александрович принял в Царском селе делегацию афонских старцев-имяславцев: иеромонаха Николая, схимника Исаакия, протоскхимника Манасию и монаха Мартиниана. С которыми вёл содержательную беседу о том, а может ли человек в греховности своей славить в молитве не госопда, только имя господне? 13, 14,15, 16, 17 марта полиция продолжала поиски Льва Толстого. А утром 18 марта на фабрике "Треугольник" ( наб. Обводного канала дом нумер 138) случилось внось кошмарное отравление. На этот раз отравилось ядовитыми газами 78 работниц, а ещё полторы тысячи тружениц покинули цеха до окончания смены с криком "Газы! Газы!" В это время фон Таубе - товарищ председателя Русского географического общества держал речь перед правлением "Русско-Азиатского для торговли банка" и убеждал их изъять в самом скором времени из немецких банков все русское золотые вклады. Прервав речь перед банкирами, Таубе обратился с балкона (ул. Гороховая 64) к отравленным работницам и проскандировал, что газы - немецкое изобретение, а распыляют газы, что ему известно доподлинно, агенты германского генерального штаба. Отравленные генеральным штабом Германской империи работницы всяческой резины произвели овацию. В полдень на табачной фабрике "Лафарм" на Васильевском острове отравилось газами 90 работников. На табачной фабрике Шапошникова действие германского яда ощутили на себе 29 сотрудников. На следующий день газы распространились по городу повсеместно. На работу не вышло 3076 человек. Газеты вышли с заголовками про то, в имении Воейкова Владимира Николаевича на производстве по разливу чудодейственной минеральной воды "Кувака" утоплен в минералке пианист-самоучка Рягузов. 20 марта отравление газами получили сотрудники страхового общества "Минерва", рабочие скотобоен и учащиеся коммерческого училища Грота. Продолжались отравления газами у и сотрудниц "Треугольника". Но уже на дому. Газы оказались коварны и проникали в убогие хижины. Газеты вышли с заголовками о забастовке итальянский актёров в театре Суворина. Итальянским актёрам не платили за выступление. А платили только тенору Собинову по 2 700 за выступление. Собинов дал подробное интервью по этому обычному факту театральной жизни и призвал коллег служить не себе, а искусству. 26 марта, наконец -то, полиция и верные правительству психиатры предприняли дерзкую вылазку в отравленные газами производства. На конях. Во главе кавалькады конных врачей-душеведов ехал сам Владимир Михайлович Бехтерев. Позади гиганта науки ехала казачья сотня, вытелеграфированная из Гатчины. Ну все эти Хришы Мелиховы со станишными товаришшами. Привстав на стременах, Владимир Михайлович Бехтерев ( его в этот момент фотографировали и даже снимали на киноаппарат), мастито объяснял рабочим, что "по поводу отравления работниц и прочих лиц нет никакого повода для беспокойства! Это не отравления химическими веществами, а всего лишь нервная мнительность на почве эмоционального истощения, вызванного рядом соматических причин, относящихся более к сфере подавленного эротического желания, нежели к злоумышлению неких злодеев!" Съемками киновыступления светилы занимался лично Александр Алексеевич Ханжонков, создатель русского Голливуда,кстати, бывший подъесаул 1 Донского казачьего полка. Толпа отшатнулась. Казаки даже не знали, кого рубить сначала?! Куда крушить?! Когда эдакое кругом! Такое! И на почве, главное, на почве нашей, матушке! Зазмеилось, гладь, что! На всякий случай арестовали десять самых несимпатичных истеричек и отволокли в участок. По бокам колонны с арестованными гарцевали психиатры. Газеты вышли в заголовками, что в кабаре "Бродячая собака" танцевала знаменитая Тамара Платоновна Карсавина среди посаженных в клетки из цветов детей и карликов. Букет Карсавной от имени вдовствующей императрицы вручал Лев Евдокимович Жерард де Сукантон - командир лейб-гвардии Её Императорского Величества кирасирского полка. Допросы отравленных истеричек, меж тем, продолжались. Следствие по распылению газов и распространению истерии на почве неудовлетворенных сексуальных потребностей продолжалось до 9 июля. По итогу почти всех выпустили. Ряд врачей предположили, что отравления всё же имели место быть. Но Бехтерев осудил коллег за "недомысленное потворство чувственной вакханалии современного общества". Трёх докторов выслали из столицы. Газеты 9 июля писали, что в Санкт-Петербурге появилась долгожданная "нововыстроенная гостиница "Астория". 350 нумеров с роскошной отделкой, проточными ватерклозетами и 18 ваннами на три этажа". Далее "Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства" упоминали про "великолепный французский ресторан, зимний сад, румынский оркестр под управлением Аминеску и пять сотен колибри, выпущенных к восторгу публики из сказочного торта на дне рождения Аглаи Серафимовны Пустоглу, получившей бриллиантовую диадему из рук великой княжны Марии Павловны". 10 июля началась стачка рабочих Путиловского завода. К ней присоединились все крупнейшие производства столицы. Зинаида Гиппиус записала: "Выступление без повода, без предлогов, без лозунгов, без смысла...Ни один не может объяснить в чём дело? Интеллигенция только рот раскрывала..." Газеты в этот день писали, что "В Певческом переулке были задержаны финляндцы Иван Ханин и Ионас Рейман, при чём от них были отобраны 6 экипажных резиновых шин. Осматривать шины для опознания приглашаются владельцы и шофферы автомобилей "Роллс-Ройс" в участок полицейского надзирателя Лукашевича. Финляндская преступность в столице окончательно определила своё лицо. Финляндцы воруют резиновые шины для перепродажи". Таким вот образом. |
||
|
19 Янв 2016 11:24
|
Libelle
Гость
|
|
|
«Хмурое зимнее утро.
На гладкой и блестящей поверхности речки Быстрянки, кое-где посыпанной снегом, стоят два мужика: куцый Сережка и церковный сторож Матвей. Сережка, малый лет тридцати, коротконогий, оборванный, весь облезлый, сердито глядит на лед. Из его поношенного полушубка, словно на линяющем псе, отвисают клочья шерсти. В руках он держит циркуль, сделанный из двух длинных спиц. Матвей, благообразный старик, в новом тулупе и валенках, глядит кроткими голубыми глазами наверх, где на высоком отлогом берегу живописно ютится село. В руках у него тяжелый лом. — Что ж, это мы до вечера так будем стоять, сложа руки? — прерывает молчание Сережка, вскидывая свои сердитые глаза на Матвея. — Ты стоять сюда пришел, старый шут, или работать? — Так ты тово... показывай... — бормочет Матвей, кротко мигая глазами... — Показывай... Всё я: я и показывай, я и делай. У самих ума нет! Мерять чиркулем, вот нужно что! Не вымерямши, нельзя лед ломать. Меряй! Бери чиркуль! Матвей берет из рук Сережки циркуль и неумело, топчась на одном месте и тыча во все стороны локтями, начинает выводить на льду окружность. Сережка презрительно щурит глаза и, видимо, наслаждается его застенчивостью и невежеством. — Э-э-э! — сердится он. — И того уж не можешь! Сказано, мужик глупый, деревенщина! Тебе гусей пасти, а не Иордань делать! Дай сюда чиркуль! Дай сюда, тебе говорю! Сережка рвет из рук вспотевшего Матвея циркуль и в одно мгновение, молодцевато повернувшись на одном каблуке, чертит на льду окружность. Границы для будущей Иордани уже готовы; теперь остается только колоть лед... Но прежде чем приступить к работе, Сережка долго еще ломается, капризничает, попрекает: — Я не обязан на вас работать! Ты при церкви служишь, ты и делай. Он, видимо, наслаждается своим обособленным положением, в какое поставила его теперь судьба, давшая ему редкий талант — удивлять раз в год весь мир своим искусством. Бедному, кроткому Матвею приходится выслушать от него много ядовитых, презрительных слов. Принимается Сережка за дело с досадой, с сердцем. Ему лень. Не успел он начертить окружность, как его уже тянет наверх в село пить чай, шататься, пустословить. — Я сейчас приду... — говорит он, закуривая. — А ты тут пока, чем так стоять и считать ворон, принес бы на чем сесть, да подмети. Матвей остается один. Воздух сер и неласков, но тих. Из-за разбросанных по берегу изб приветливо выглядывает белая церковь. Около ее золотых крестов, не переставая, кружатся галки. В сторону от села, где берег обрывается и становится крутым, над самой кручей стоит спутанная лошадь неподвижно, как каменная, — должно быть, спит или задумалась. Матвей стоит тоже неподвижно, как статуя, и терпеливо ждет. Задумчиво-сонный вид реки, круженье галок и лошадь нагоняют на него дремоту. Проходит час, другой, а Сережки всё нет. Давно уже река подметена и принесен ящик, чтоб сидеть, а пьянчуга не показывается. Матвей ждет и только позевывает. Чувство скуки ему незнакомо. Прикажут ему стоять на реке день, месяц, год, и он будет стоять. Наконец Сережка показывается из-за изб. Он идет вразвалку, еле ступая. Идти далеко, лень, и он спускается не по дороге, а выбирает короткий путь, сверху вниз по прямой линии, и при этом вязнет в снегу, цепляется за кусты, ползет на спине — и всё это медленно, с остановками. — Ты что же это? — набрасывается он на Матвея. — Что без дела стоишь? Когда же колоть лед? Матвей крестится, берет в обе руки лом и начинает колоть лед, строго придерживаясь начерченной окружности. Сережка садится на ящик и следит за тяжелыми, неуклюжими движениями своего помощника. — Легче у краев! Легче! — командует он. — Не умеешь, так не берись, а коли взялся, так делай. Ты! Наверху собирается толпа. Сережка, при виде зрителей, еще больше волнуется. — Возьму и не стану делать... — говорит он, закуривая вонючую папиросу и сплевывая. — Погляжу, как вы без меня тут. В прошлом годе в Костюкове Степка Гульков взялся по-моему Иордань строить. И что ж? Смех один вышел. Костюковские к нам же и пришли — видимо-невидимо! Изо всех деревень народу навалило. — Потому окроме нас нигде настоящей Иордани... — Работай, некогда разговаривать... Да, дед... Во всей губернии другой такой Иордани не найдешь. Солдаты сказывают, поди-ка поищи, в городах даже хуже. Легче, легче! <...> Но самая настоящая работа начинается со следующего дня. Тут Сережка являет себя перед невежественный Матвеем во всем величии своего таланта. Его болтовне, попрекам, капризам и прихотям нет конца. Сколачивает Матвей из двух больших бревен высокий крест, он недоволен и велит переделывать. Стоит Матвей, Сережка сердится, отчего он не идет; он идет, Сережка кричит ему, чтобы он не шел, а работал. Не удовлетворяют его ни инструменты, ни погода, ни собственный талант; ничто не нравится. Матвей выпиливает большой кусок льда для аналоя. — Зачем же ты уголок отшиб? — кричит Сережка и злобно таращит на него глаза. — Зачем же ты, я тебя спрашиваю, уголок отшиб? — Прости, Христа ради. — Делай сызнова! Матвей пилит снова... и нет конца его мукам! Около проруби, покрытой изукрашенным кругом, должен стоять аналой; на аналое нужно выточить крест и раскрытое Евангелие. Но это не всё. За аналоем будет стоять высокий крест, видимый всей толпе и играющий на солнце, как осыпанный алмазами и рубинами. На кресте голубь, выточенный из льда. Путь от церкви к Иордани будет посыпан елками и можжевельником. Такова задача. Прежде всего Сережка принимается за аналой. Работает он терпугом, долотом и шилом. Крест на аналое, Евангелие и епитрахиль, спускающаяся с аналоя, удаются ему вполне. Затем приступает к голубю. Пока он старается выточить на лице голубя кротость и смиренномудрие, Матвей, поворачиваясь как медведь, обделывает крест, сколоченный из бревен. Он берет крест и окунает его в прорубь. Дождавшись, когда вода замерзнет на кресте, он окунает его в другой раз, и так до тех пор, пока бревна не покроются густым слоем льда... Работа не легкая, требующая и избытка сил и терпения. <...> Настает крещенское утро. Церковная ограда и оба берега на далеком пространстве кишат народом. Всё, что составляет Иордань, старательно скрыто под новыми рогожами. Сережка смирно ходит около рогож и старается побороть волнение. Он видит тысячи народа: тут много и из чужих приходов; все эти люди в мороз, по снегу прошли не мало верст пешком только затем, чтобы увидеть его знаменитую Иордань. Матвей, который кончил свое чернорабочее, медвежье дело, уже опять в церкви; его не видно, не слышно; про него уже забыли... Погода прекрасная... На небе ни облачка. Солнце светит ослепительно. Наверху раздается благовест... Тысячи голов обнажаются, движутся тысячи рук, — тысячи крестных знамений! И Сережка не знает, куда деваться от нетерпения. Но вот, наконец, звонят к «Достойно»; затем, полчаса спустя, на колокольне и в толпе заметно какое-то волнение. Из церкви одну за другою выносят хоругви, раздается бойкий, спешащий трезвон. Сережка дрожащей рукой сдергивает рогожи... и народ видит нечто необычайное. Аналой, деревянный круг, колышки и крест на льду переливают тысячами красок. Крест и голубь испускают из себя такие лучи, что смотреть больно... Боже милостивый, как хорошо! В толпе пробегает гул удивления и восторга; трезвон делается еще громче, день еще яснее. Хоругви колышатся и двигаются над толпой, точно по волнам. Крестный ход, сияя ризами икон и духовенства, медленно сходит вниз по дороге и направляется к Иордани. Машут колокольне руками, чтобы там перестали звонить, и водосвятие начинается. Служат долго, медленно, видимо стараясь продлить торжество и радость общей народной молитвы. Тишина. Но вот погружают крест, и воздух оглашается необыкновенным гулом. Пальба из ружей, трезвон, громкие выражения восторга, крики и давка в погоне за колышками. Сережка прислушивается к этому гулу, видит тысячи устремленных на него глаз, и душа лентяя наполняется чувством славы и торжества.» Отрывок из рассказа Антона Чехова «Художество» |